Хочу женщину в Ницце - [175]

На второй день ближе к ночи он наконец получил долгожданное письмо от мачехи с подтверждением явиться в ее пределы дворцовых сооружений на следующий день под вечер, без оружия и охраны. Этим письмом она гарантировала готовность брата следовать тем же правилам.

– Она поверила! – Антонин торжественно произнес эти слова и, хлопнув в ладоши, оглянулся по сторонам. – Она поверила, – повторил он те же слова уже тихо, встретившись с Матернианом, который сразу принялся писать письмо к военному трибуну Оклатинию Адвенту, служба которого размещалась на Виминале в преторианском лагере. Письмо содержало дружескую просьбу при составлении графика смены караульно-постовой службы во дворце на Палатине на предстоящий день предусмотреть определенный состав преторианцев личной охраны вдовствующей императрицы, а именно: Луция Фуска, Элия Респекта и Валерия Валента.

Как только Матерниан запечатал письмо, Антонин подошел к другу совсем близко и, глядя ему прямо в глаза, тихо произнес:

– Пусть письмо это на Виминал к Адвенту отнесет прокуратор моих личных имений Опилий Макрин. Согласись, приход в преторианский лагерь опытного юриста, далекого от военных дел, который к тому же ведет в настоящий момент ряд судебных гражданских дел, не вызовет ни у кого подозрения. Пусть вручит лично в руки, а устно, оставшись один на один, передаст ему мою настоятельную просьбу неукоснительно выполнить это поручение.

Матерниан знал, что эти преторианцы, много раз проверенные на деле в клятвенной преданности Антонину, готовы исполнить любое задание, а если понадобится, положить свою жизнь за него. Время для них наступило.

– Они должны быть готовы к тому, – продолжал Каракалла, – что во дворце в покоях матери их обязательно обезоружат и мечи отберут. Поэтому их кинжалы должны быть ловко спрятаны под плащами. Марциалий, центурион моей личной охраны, проведет с ними завтра утром перед заступлением на службу последний инструктаж. Что еще, – Антонин ненадолго призадумался и продолжал: – Что бы ни случилось завтра, германцев из моей личной охраны из этого дела исключить, никаких воинов второго Парфянского легиона в этом деле тоже не должно быть. Обойдемся пока без них. Для прикрытия используй фрументариев из лагеря перегринов, что на Целии. Во дворце должны быть только преторианцы из иллирийских племен, и только те воины, имена которых я тебе уже назвал. Остальные должны быть в полном неведении, исключить даже полунамеки. Еще раз для тебя, – Каракалла был деловит и собран до предела, – план прост. Завтра к вечеру я явлюсь к матери первым, заведу разговор в ожидании Геты. Приход брата в покои матери и будет знаком к началу. Как только двери за ним закроет последний из стражи, сразу без промедления и слюнтяйства двое первых должны вонзить свои кинжалы в тело Геты. Третий должен остаться за дверью. Как только брат будет мертв, я подниму крик, что меня убивают, а дальше, – Каракалла опять сделал паузу и задумчиво произнес: – Дальше будет видно. Главное, брат должен быть мертвым. Это все.

Повернувшись спиной к другу, Каракалла умолк и ушел в себя, скрестив руки на груди.

Матерниан не проронил ни слова в ответ. Он встал, отвесил поклон и удалился, держа в руках свиток с письмом.

На другой день все произошло так, как хотел Антонин. Как только захлопнулась дверь в комнату приемов императрицы, Гета сразу догадался обо всем и бросился в объятия сидящей матери со словами: «Мма-мма, сспа-сси меня»! От страха он не справлялся с врожденным заиканием, и слова разбивались на протяжные слоги.

…Первый удар пришелся ему в спину, под левую лопатку. Когда Гета откинулся назад, второй удар в грудь окончательно его успокоил. Юлия Домна была тоже ранена в руку, когда попыталась защитить его. Кровь ее и сына слились в одно багровое пятно на ее праздничной светлой столе, расшитой золотой нитью и сплошь украшенной камнями. При виде крови и слыша истошные крики матери, обуреваемый яростью и гневом Каракалла в какой-то момент был готов сам присоединиться к бойне и нанести ей удар в висок, лишь бы она наконец замолчала. Медленно сползающее с рук Домны безжизненное тело Геты застежкой плаща зацепилось за ее столу, и чтобы удержать тело сына от падения, императрица попыталась встать, но ворот, обшитый широкой каймой и вышитый жемчугом с золотыми блестками, лопнул. Тело Геты рухнуло под ноги матери, увлекая за собой столу, которая удерживалась на теле Юлии Домны только широким поясом. Белоснежная туника была настолько тонка и прозрачна, что не скрывала достоинств тела императрицы. Строфион из тонкой светлой кожи, которую она носила поверх туники как предмет интимного туалета, придавал ее и без того пышной груди еще больший объем.

Перепачканная кровью туника, обнаженные плечи и опустошенные от безысходности глаза на смертельно бледном, за минуту изменившемся лице мачехи, встряхнули замутненное сознание Антонина. Намеченный план действий вспышкой пронзил его мозг. Каракалла разжал занесенный кулак, его озверевшее лицо неожиданно преобразилось и стало каким-то жалким и несчастным. Он обхватил курчавую голову руками и с диким криком «Меня убивают, спасите» – рванулся к двери, из которой уже выбежали иллирийцы. Юлия Домна пребывала в шоке. Она не могла осознать, как случилось, что покои императрицы, считавшиеся по законам империи святыми, были осквернены кровью. Она, дрожа всем телом, инстинктивно подалась вперед, пытаясь кинуться вслед за убегающим Каракаллой. Подол ее праздничной столы, обшитой мелко присборенной тесьмой, был настолько пропитан кровью, что тяжелым шлейфом волочился по мраморному мозаичному полу.