Хочу съесть твою поджелудочную - [48]

— И когда я умру — непременно съешь мою поджелудочную.

— А может, ты не умрёшь, если избавить тебя от больного органа? Что, если её съесть прямо сейчас?

— Хочешь, чтобы я жила?

— Очень хочу.

Мне повезло, я из тех людей, чья искренность кажется шуткой. Если бы меня воспринимали на полном серьёзе, то от смущения я — человек, пренебрегающий общением с другими, — перестал бы выходить на улицу.

Не знаю, как меня восприняла Сакура, но она игриво воскликнула: «Ой, какое счастье!» — и распахнула мне навстречу свои объятия. Её радостный вид свидетельствовал о шутке.

— Ты тоже в последнее время полюбил человеческое тепло?

Она мелко хихикала — значит, и слова наверняка были шуткой. Поэтому ответить следовало такой шуткой, чтобы в ней, напротив, увидели искренность.

Я встал, подошёл к ней поближе и впервые пошутил сам — обвил её руками. Она взвизгнула — выходит, снова шутила — и обняла меня. Рассуждать, какой в этом смысл, было бы невежливо. В шутках нельзя искать логику.

Мы на время замерли в одной позе, а потом я с удивлением сообразил:

— Надо же, а сегодня госпожа Кёко не появилась в самый неподходящий момент.

— У неё занятия в секции. Кстати, а кем ты считаешь её?

— Демоном, пытающимся разрушить нашу дружбу.

Мы оба засмеялись. Я решил, что время пришло, и отпустил Сакуру, она же стиснула меня ещё сильнее и только затем разжала руки. Мы отодвинулись друг от друга и рассмеялись, увидев наши раскрасневшиеся — исключительно в шутку — лица.

— Кстати, о смерти, — начала она, когда мы успокоились.

— Какой новаторский способ завязать разговор.

— Я тут решила взяться за завещание…

— Не рано? Или насчёт того, что время пока есть, ты наврала?

— Ты не понял! Я хочу предъявить законченный вариант, после нескольких правок и переделок. А начну с черновика.

— Да, это задача непростая. Редактирование романов тоже занимает больше времени, чем написание.

— Вот видишь! Я права. Надеюсь, тебе понравится готовый текст, когда ты его прочтёшь после моей кончины.

— Жду с нетерпением.

— Просишь меня умереть поскорее, злыдень? Впрочем, что я говорю, — я тебе нужна, и ты не захочешь моей скорой смерти!

Она лукаво улыбалась, но мои нервы уже были на пределе, и я не стал послушно кивать в ответ. Посмотрел на неё стеклянным взглядом, но урок не пошёл впрок — она всё равно хитро щурилась. Возможно, это последствия болезни.

— Я заставила тебя волноваться понапрасну, и вот моё извинение: ты будешь первым, с кем я пойду гулять после выписки.

— Довольно высокомерный способ извиниться.

— Ты против?

— Нет.

— Вот всегда ты так, [???].

Что именно «всегда так», я в целом догадался и специально уточнять не стал.

— В день выписки я сначала пойду домой, но после обеда я свободна.

— Что будем делать?

— И правда… Ты ведь ещё придёшь меня навестить? Тогда и придумаем.

Меня это устраивало. За две недели ожидания выписки наш план, впоследствии против моей воли названный «Договором о свидании», сложился: мы собрались съездить на море, о чём так мечтала Сакура. Вдобавок мы бы завернули в какое-нибудь кафе, и она продемонстрировала бы тот самый разучиваемый ею лучший трюк.

Честно сказать, в тот момент, когда мы договаривались, что будем делать после её возвращения из больницы, меня охватил страх: не приготовлен ли нам иной сюжет, не случится ли чего-то ужасного, пока она ещё там? Но дни миновали безо всяких происшествий. Только тогда я решил, что Сакура права: я читаю слишком много романов.

За эти две дополнительные недели я навещал её четырежды. В одно из посещений я столкнулся с лучшей подругой. В другой раз Сакура так расхохоталась, что затряслась кровать. В третий — раскапризничалась, когда я собрался уходить. В четвёртый — я её обнял. Ничего, к чему я бы мог привыкнуть.

Мы много шутили, много смеялись, много бранились и выказывали взаимное уважение. Мне полюбились эти дни, когда мы вели себя как младшеклассники, и, глядя на себя со стороны, я удивлялся: «Как же так получилось?»

И я скажу себе, взирающему с высоты птичьего полёта. Я наслаждался своими отношениями с другим человеком. Впервые со дня моего рождения я проводил время с кем-то вместе и ни разу не захотел остаться один.

Для меня, воодушевлённого общением, как никто другой на свете, эти две недели свелись к моему пребыванию в палате Сакуры. Две недели целиком уместились в четыре дня — всего лишь в четыре дня.

А раз так, день выписки настал почти что сразу.

В день, когда Сакуру выписывали из больницы, я проснулся рано утром. Как правило, я всегда встаю рано. В ясный день или в дождливый, есть ли планы или таковых нет. Погода сегодня стояла отличная, и планы у меня были. Я открыл окно и буквально увидел, как воздух в комнате заменяется воздухом с улицы. До чего же приятное утро.

Я спустился на первый этаж, ополоснул лицо. Направился в гостиную. Отец как раз собирался уходить, я пожелал ему удачи в делах, а он в ответ весело хлопнул меня по спине и вышел за дверь. Он в любое время года оставался бодрым. Для меня всегда было загадкой, как у такого человека, как он, родился такой сын, как я.

На обеденном столе уже стоял приготовленный для меня завтрак. Я сказал матери: «Спасибо», затем «Приступим» — уже самой еде — и взялся за суп-мисо