Хочу быть живым 2 - [40]

По Юриной интонации мы вдруг поняли, что у него с зайцами что-то своё, глубокое, и напрасно Витя такую тайну раскрыл. Стало вдруг ясно, что не надо на дядю Юру смотреть, когда он зайцев кормит. Интимное это, медитативное, глубоко личное.

Все, кроме меня, обернулись и осуждающе посмотрели на Витю. Я и так на него уже смотрел, но с сочувствием. Я в то время таким человеком был, что и на Иуду смотрел бы с сочувствием. Но было здорово, что отсутствие зайцев спасло Витю от гнева жены соседа. Шуба из мишки была на жене тяжёлая, и слава Богу – она обеспечивала необходимую долю неповоротливости.

– А что зайцы кушают? – спросил мальчик.

– Водку и шоколад, – грубо ответил Юра, у которого мерзли ноги, и он хотел скорее уйти в дом.

– Что, не нашёл зайцев? – вмешался я, пытаясь зачем-то исправить положение (сегодня бы не пытался), – И, смотрю, следов не видать сегодня…

Следов и вчера не было, да я и не смотрел. Охота мне вокруг соседской стройки бегать, следы зайцев искать.

Юра был спорщиком, он явно хотел возразить, мол, какие ещё к такой-то бабушке зайцы, но у него окончательно замерзли ноги.

– Да, не было сегодня зайцев, – сказал Юра и ушёл в дом.

– Не огорчайтесь, дядя Юра, – сказала ему вслед девочка, – Завтра покормите. Папа, мы ведь завтра приедем, правда?

– Обязательно, – уверенно сказал жена, воспитательно глядя на мужа.

До меня вдруг дошло, что несчастного медведя она поймала и вывернула сама.

Мы потом в другом месте участок купили, побольше. Так что я не знаю, как там зайцы. Может быть, до сих пор сидят голодные, ждут дядю Юру.

Эпилог

Ну вот я кое-что и сказал. Я бы это громче сказал, но недавно отдал свой голос на выборах, как просила брошенная в почтовый ящик прокламация. Теперь надо ждать, пока новый голос вырастет. Надо же, какое выражение сочинили: «отдайте свой голос». Даже не «обменяйте» – «отдайте», и всё.

Подошла к концу наша экскурсия на колокольню. Колокольщик самонадеянно решил, что взгляд из другой точки может способствовать вашему размагничиванию, вот и затащил вас наверх, выше тумана. Это самое главное – оказаться выше тумана. Вокруг много что наводит туман: социум, родители, школа, телевизор, да почти всё. Нас растаскивают по эгрегорам, туманят мозги, забивают шаблонами. Очень нелёгкая задача – развеять хотя бы свой личный туман. Вполне возможно, что эта книга написана для меня самого, дабы лишний раз пробежаться по туману, себя поискать.

Некоторые вещи имеют иное значение, нежели им приписывают. Снаружи праздник, а изнутри демонстрация клетки, плакат на стенах камеры. Парады, флаги, униформа, ток-шоу с демонстрацией мнений, мода… Иногда это демонстрация своих цепей, знаете ли.

Еще раз повторю – задача книги не состояла в том, чтобы дать вам знания. Скорее наоборот – разрушить ваши знания, подвергнуть сомнению самое привычное. А это можно сделать, лишь обратив своё внимание на кружащих над своей башней птиц.

Вы меня услышали? Ушная фея – девочка ленивая, иногда она может и проспать. Это Купидон никогда не дремлет, но он к вашему телу и не относится. Он фигура хоть и ушлая, зато пришлая. А ушная фея наоборот. Да и не только она. Ушная фея, носовой эльф, губные тролли, и прочая живность, отвечающая за функционирование организма, вполне могут позволить себе безответственность. Например, суставные черепашки любят похрустеть панцирями в сырую погоду, и если бы своими – они ведь нашими коленями хрустят. Гномы пальцев могут заиграться, да хорошенько долбануть товарищем по углу шкафа. Вам больно – а им весело. Конечно, им тоже больно, но они странные дети, доверяют боль нам, пока сами хихикают. Вам ещё больно, а им уже снова весело.

Вас в этой книге я не жалел. Пусть весьма скудным извинением послужит признание в том, что и себя не жалел… если вам от этого легче.

На себя со стороны посмотреть полезно. Иногда о себе можно и прямо спросить.

Вот, в годы молодости был случай. Едем мы с другом на трамвае, по ходу пьесы веселясь и прикалываясь. Возраст такой был, что не смеяться грех, да и трамвай способствовал: раскачиваясь на старой стрелке влево-вправо с амплитудой в полметра, он словно говорил: пацаны, поспешите смеяться, а то сейчас плакать будете. Таких весёлых в вагоне было нас двое, остальным не шутилось на поворотах. И вот, когда в очередной раз трамвай накренился, чтобы совсем упасть набок, мы заржали громче обычного. Тут какой-то мужик оборачивается, и спрашивает:

– Ребята, вы не надо мною смеётесь?

Мужик ниже ростом, но явно каратист. Каратист в падающем трамвае – как оно вам? Конечно, мы ему сказали правду – что не над ним посмеялись. А то совсем неприятно могло бы выйти: лежишь на боку в павшем трамвае, тебя молотят ногами, да ещё и смеяться надо, реноме поддерживать.

После той поездки всякого рода сцены из боевиков, когда в горящем самолёте дерутся, мне были неинтересны.

Но больше всего я смеялся над собой, когда всерьёз заинтересовался японским, и начал учить хирагану. У меня поначалу были не буквы, а больные утки, какая-то расчленёнка, плавающая в супе. Пишешь, и смеёшься от счастья – как хорошо, что тебя никто не видит смеющимся над тем, как ты над собою смеёшься (кажется, в математике это называется рекурсия). Посмеяться над собой не грех, а лекарство.