«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) - [56]
Но я сдамся последним. Без бою не отдам возможность увлекать молодых людей русской поэзией и мыслью нашего века, что мне иногда удается. Ради этого я готов пожертвовать многим.
Все-таки надеюсь мою историю русск<ой> поэзии дописать, и не только начиная с Владимира Соловьева, а с инока Германа и с Шаховского начала XVII века.
Очень был рад почитать и что-либо Ваше, не только антологии. Особенно если по-русски. Вашей английской работы о Г. Иванове не знаю, а рад бы узнать[276]. Стоит ли над имажинизмом работать?[277] Кажись, они были халтурщиками. Сердечный привет Лидии Ивановне от жены и от меня.
Искренне Вам преданный Э. Райс
52
Париж 29 мая 1978 г.
Дорогой Владимир Федорович.
Давно уже мы с Вами не переписывались, и я знаю, что вина — моя. Но за это время многое переменилось — и я вышел на пенсию, да еще попал в больницу, из которой не знаю, когда выйду и — живьем или не живьем. Но это другое дело. Остался я прежним, т. е. нет у меня другой жизни, чем русская литература — последнее, что я видел на свободе — это третий том Кузмина, который Вы выпускаете вместе с Малмстадом[278]. И Ваша статья там[279], и даже его — весьма содержательны, и я из них узнал немало для меня неизвестного. Но тут-то и произошла остановка и я (временно ли?) потерял возможность и преподавать (последнее, что мне удалось сделать, это рассказать студентам о Вашем третьем томе, с обещанием продолжать, которое я уже не в состоянии был сдержать). Но пока человек жив, он должен продолжать быть собою, а сроки ведь нам все равно неведомы. Так вот, в связи с этим имею к Вам большую просьбу: выслать мне, если он уже вышел, второй том Вашего издания, мне в большинстве случаев совсем не ведомый (большинство текстов первого тома я знаю по предыдущим изданиям). Был бы Вам очень благодарен, если бы это оказалось возможным. Работать (писать, преподавать и т. д.) пока не могу, а будущее знать невозможно. Но пока я жив, хотелось бы быть в курсе дела, а зрелый Кузмин мне не известен, а достать его тут я сейчас никак не могу. Тем более был бы Вам благодарен, если бы Вы смогли уделить мне один экземпляр — пусть поношенный, пусть с изъянами — не важно. Лишь бы текст был полностью. Как Вы поживаете, уверен что Вы готовите что-нибудь интересное, до появления которого я уже, м. б., не доживу. Но и этого знать нельзя. Судьба — штука особенная и капризная, а пути Божии — неисповедимы.
Сердечный привет и наилучшие пожелания Лидии Ивановне и Вам самому.
Ваш Э. Райс
На всякий случай напоминаю Вам мой адрес: Е. RAIS 3 rue des Ecoles 75005 Paris.
Так или иначе — попробуйте написать — если будут силы (их часто не бывает) — отвечу.
53
Париж 14-VII-78
Дорогой Владимир Федорович.
Получил Ваше как нельзя более любезное письмо. Физическое мое состояние — не важно, — почки не работают. Это не смертельно. Бывает, что так можно протянуть несколько лет, даже добрый десяток и больше — но это, конечно, редкие клинические случаи. Вообще же можно рассчитывать на год-два. Если только человеческие расчеты тут уместны. Получил Вашу «Защиту разноударной рифмы»[280]. Благодарю. Если сил хватит — прочту и напишу Вам. Что же касается Кузмина (для стихов делаю исключение — за ними первая очередь), то из второго тома (Вашего) имею только «Нездешние вечера» и «Форель пробивает лед». Все остальное знаю только понаслышке, и если у Финка такие сумасшедшие условия, то весьма был бы Вам благодарен хотя бы за фотокопии остального. Ведь там, наверное, зрелый, самый лучший Кузмин. Там ведь — самое главное. Из Вашего первого тома я никогда не видел только «Осенние озера» — второй его сборник — след<овательно>, намного менее существенный, чем никогда не увиденный материал 2-го тома. Третий том я тут достал, с пространными статьями, Вашей и Малмстада, очень полезными для преподавания — я их уже пустил в ход. Но текстов из второго тома они, конечно, заменить не могут, и я Вас за них (хоть в фотокопии) заранее сердечно благодарю. Больше писать трудно. А было бы о чем. Если бы, паче чаяния, стало лучше (врачи дают мало надежды), то Вы, разумеется, на первой очереди. А пока — будьте здоровы и действуйте. Все, что Вы делаете — очень важно, хорошо и полезно. Сердечный привет Лидии Ивановне.
Искренне Ваш Э. Райс
Если Вам надо — верну фотокопии после использования — сам их тут сфотокопирую. Были бы только силы. Но падать духом — нельзя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.