«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) - [17]
А вот Поплавский, из «Флагов»:
После некоторого размышления решил вместо целого стихотворения (а есть прекрасные: «Сентиментальная демонология», «Черная мадонна» и др.) выписать Вам несколько отдельных «мотивов», ибо стихотворения обыкновенно довольно длинны — (7-10 четырехстиший), а лучшее часто в отдельных вспышках:
Черная мадонна
(все-таки целиком)
* * *
Вот уже и места не осталось — как раз для отдельных отрывков. В следующий раз, если захотите…
6
Париж 18-5-56
Дорогой Владимир Федорович.
Наконец-то мне удалось найти здесь номера «Опытов» 3–5, в которых фигурирует Ваша поэма. Это потому, что я счел себя не в праве Вам отвечать, не перечитав Вашего текста. По этому же случаю перечитали «Гурилевские романсы».
Но хотя, по тону Вашего письма, слышно, что моя критика вызвала у Вас некоторую горечь, все-таки — и на этот раз, могу и буду Вам писать только то, что на самом деле думаю, с риском Вас еще сильнее обидеть, хотя, верьте, и — думаю, Вы это сам понимаете — ничего, кроме хороших чувств, к Вам не питаю.
К сожалению, у нас в зарубежной литературе господствуют кумовство, карьерные соображения и даже просто «нежелание обидеть», состоящее гл<авным> обр<азом> в том, что обижают только самых слабых, причем часто разносят их совсем несправедливо. А вот к какому-нибудь там алданову — только попробуй сунуться!
Не Вы один, верно, этого положения не одобряете — но вот, как трудно написать поэту о нем самом правду, даже пусть в частном письме!
Тем не менее, я лично решил так поступать раз навсегда — говорить и писать людям правду об их произведениях — или, вернее, то, что я на самом деле думаю, причем сам весьма допускаю со своей стороны возможность ошибки.
Весьма возможно, что я Вашу поэму не понял и не понимаю. Но относительная истина моего субъективного к ней подхода кажется мне более для Вас стоящей, чем неискренние похвалы или же осторожное высказывание, уклончиво взвешивающее каждый термин.
Со времени первого прочтения Вашей поэмы прошло достаточно много времени, для того чтобы я забыл, что именно я о ней Вам писал в прошлый раз. Так что то, что я Вам напишу теперь, основывается почти исключительно на вторичном чтении ее.
Вот вкратце мои впечатления: автор (т. е. Вы) очень литературен, хорошо, почти виртуозно владеет стихом. Поэма — шутка в стиле «Портрета» или «Сна Попова» А.К. Толстого, только невыгодно от них отличается отсутствием сжатости, сгущенности содержания; да и технически Вы тоже на много отстаете от А.К. Т<олстого>. Вы немного забываетесь, отдаваясь легкости Вашего стиха, и недостаточно концентрируетесь.
Под влиянием Вашего ответа я старался найти в Вашей поэме некий духовный смысл, который, м. б., вижу в двух вещах:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.