Хочешь жить, Викентий? - [7]
— Да, — ответила молоденькая, только что после института хирургиня Елена Густавовна, преданно глядя на своего обожаемого шефа.
— Хорошенько помойте! С мылом, щеткой — как следует! Потом обработайте.
Я обалдело смотрел на хирургиню, которая держала в руке что-то странное, совершенно непохожее на человеческую кожу, и мыльной щеткой мыла его под краном.
Вскоре хирург и вся операционная бригада, облаченная в специальные халаты, колпаки, бахилы и маски, переместились в операционную. А мы с Борькой помаячили около банок с растворами для шовных материалов и вернулись в отделение.
— Слушай, Саня, я пойду. Характеристику мне Олег Иванович дал. Последний день — можно и пораньше, — сказал Борька устало.
— Оставайся, Борь, после операции ее посмотрим, — стал упрашивать я друга. — Интересно же!
— Я уже насмотрелся, — отмахнулся Борис.
— Ну тогда…
— Вечером на баскетболе увидимся.
Борька ушел, а я попросил у Тамары аппарат для измерения давления и пошел в семьдесят первую палату к старушкам. Раз уж не удалось попасть в операционную, я надеялся после операции увидеть затянутую в станок, можно сказать, самой смертью девушку, которая вздумала со смертью тягаться. Сколько времени будет идти операция — кто знает, но слоняться по коридору не хотелось (этого Олег Иванович не прощал практикантам). Перемерив давление всей палате (девять бабулек с переломом шейки бедра теперь никогда не забудут мою доброту), я перекочевал к «вертолетчикам». Так называли тех, кто лежал с закрытыми переломами конечностей. «Вертолетчикам» делали скелетное вытяжение, и они должны были неподвижно лежать на приподнятых кроватях с задранными ногами. В этой палате лежал один мой знакомый, который жил прямо на нашей улице, дядя Саша Прытков. Я уже заходил к нему сегодня.
Увидев меня в дверях, Прытков, единственный в этой палате ходячий больной, зашумел:
— Тезка, а я уж тебя искать собрался!
— Чего это?
— Слушай, — зашептал Прытков, — мы тут денежек собрали, кто сколько смог. Сбегай в третий магазин, купи сметанки. Вот… банка есть. Будь другом! Мы ведь люди здоровые, у нас организм в порядке, печень там, сердце-почки. Скучно лежать!
— Да что ты меня так упрашиваешь! Как будто в первый раз!
Я действительно уже не раз выполнял просьбы мужиков — бегал в третий продуктовый купить сигарет, печенья, другого чего.
Двадцать шестой магазин находился совсем недалеко. Я купил полную банку сметаны, получил сдачу и вернулся.
— Ну что, купил? — встретил меня у порога Прытков.
Вся палата уставилась на меня с таким ожиданием, словно я должен был им не сметаны принести, а живой воды, чтобы они сразу все повскакали со своих «вертолетов» и домой побежали с целехонькими конечностями.
Я вытащил из болоньевой сумки сметану и протянул дяде Саше.
— Вот, дядя Саш. На шестьдесят копеек. Ты многовато денег дал…
Прытков долго глядел на меня и наконец осипшим голосом прошипел:
— Ну ты даешь, тезка! Ждали обозу, а дождались навозу.
— Что? Плохая? — спросил я, не понимая, в чем дело.
Я не расслышал ответа. А может, его и не было вовсе. Вместо него раздался оглушительный хохот пятерых мужиков. Палата прямо сотрясалась от смеха, а я ничего не мог понять. С сестринского поста на шум прибежала сестра с возмущенным лицом, но, увидев Прыткова с банкой сметаны, тоже рассмеялась.
— Ну что, получили сметанки? Так вам и надо!
Мне надоело это всеобщее веселье, и я вышел в коридор. Сердито побродив туда-сюда, я зашел в процедурную к Анне Акимовне.
— Ну что, купил мужикам сметанки? — рассмеялась она.
— Купил, только не понимаю, почему это так всех развеселило?
— Да потому что у них своя сметанка. — Анна Акимовна щелкнула себя по горлу. — Разливной портвейн — вот какая у них сметанка!
Тут меня прямо в жар кинуло. Влип, как мальчишка! Приволок мужикам банку сметаны!
Я взглянул на часы. Домой, что ли, уйти? Часа через два все отделение будет знать про сметанку.
— Практикант наш здесь? — На пороге появился Олег Иванович. Он устало махнул мне: — Идем за мной!
Я вышел в коридор. Олег Иванович обнял меня за плечи.
— Надо подежурить около больной, которую мы прооперировали. Это, конечно, скучно, не то что скальп пришивать. Но больше некому. Сестры все в запарке: куча перевязок и новых больных принимать надо.
Мы вошли в постоперационную.
— Если появятся хоть какие-то признаки жизни, — он кивнул в сторону стола, где под простыней лежала прооперированная девушка, — зови. Тамара сменит тебя, как на посту управится.
Олег Иванович вышел, а я подошел к столу. Голова девушки по самые глаза была забинтована ровными плотными слоями бинта. Кажется, такой тип повязки называется «чепчиком».
Лицо неподвижное, бескровное, с синевой, черные веки прикрывали глаза. Никаких чувств не выражало это лицо: ни страдания от боли, ни страха смерти, вообще ничего. Я дотронулся до руки, тяжелой и холодной, и попробовал нащупать пульс, но ничего не услышал. Живо ли это тело, накрытое простыней с огромной больничной печатью «2-я городская больница», приходящейся прямо на область сердца? И что в нем, этом равнодушном полуостывшем теле, делает душа?
Я уселся на подоконник и сначала неотрывно смотрел на окаменелое лицо, которое оживляла лишь белизна повязки, на руки, не чувствующие иглы в вене, на ноги, ничем не укрытые и не чувствующие холода. Но постепенно отвлекся и стал думать о разной чепухе. Было время тихого часа, лишь изредка из коридора доносилось тихое шарканье ног — проходил кто-нибудь из сестер.
