Хочешь жить - не рыпайся - [10]

— Точно не знаю. Не меньше шестидесяти тысяч. Возможно, даже семьдесят пять.

— Тяжелая жизнь, не так ли? Шестьдесят тысяч долларов в год. Одному-то человеку.

— Я бы не отказался проверить, возможно ли это.

Синкфилд нахмурился.

— Старина Сайз, должно быть, неплохо вам платит. Зарабатывает он прилично.

— Мое жалование и близко не лежит с шестьюдесятью тысячами.

— Вы получаете половину?

— Меньше половины.

Синкфилд перестал хмуриться. От моих слов настроение у него улучшилось. Похоже, он даже решил, что может проявить великодушие, поскольку мои доходы не шибко отличались от его.

— В ее квартире мы нашли кое-что интересное.

— Что именно?

— Завещание. Не так-то часто двадцатидвухлетние пишут завещания. В двадцать два года думаешь, что будешь жить вечно, и еще пару недель.

— А много среди ваших знакомых двадцатилетних, у которых на счету лежит миллион долларов?

— Не много, — признал он. — Скорее, ни одного.

— Когда она его написала? — спросил я.

Синкфилд кивнул.

— В этом, возможно, что-то есть. Три недели тому назад.

— Кому она оставила деньги?

— Экс-сенатору. Своему отцу.

— Значит, один подозреваемый у нас есть.

— А не пора ли вам домой, — огрызнулся Синкфилд.

Глава 6

Разгоревшуюся ссору я бы оценил шестью баллами по шкале Лукаса для измерения силы семейного конфликта. Может, даже и семью.

Началось все вечером, когда, вернувшись домой, я допустил ошибку, рассказав Саре об интересном происшествии на Коннектикут-авеню, участником которого я чуть было не стал.

Она поначалу встревожилась, так встревожилась, что настояла на том, чтобы мы немедленно поднялись в спальню, где бы она могла утешить меня известным ей способом. Я не устоял, и мы сорок пять минут утешали и успокаивали друг друга в постели.

А вот потом вспыхнула ссора. Она набирала силу с каждым выпитым «мартини» и произнесенным Уолтером Кронкайтом словом, достигла пика за обедом (отбивные, овощной салат, тушеная морковь), а к вечеру тлела угольками отдельных реплик. К завтраку (сваренные вкрутую яйца, недожаренная ветчина, пересушенный гренок) мы оборвали все каналы общения, за исключением шуршания газеты да шарахания чашки об стол.

— Хорошо, — первым пошел на попятную я. — Я сожалею о том, что меня едва не убили. Приношу свои извинения.

Мартин Рутефорд Хилл, заметив, что мы вспомнили о существовании языка, включился в разговор.

— Хара соун плок, — возможно, он сказал «плог».

— Ты мог бы хотя бы позвонить и сказать, что с тобой все в порядке.

На мгновение я попытался воспринять ее лотку.

— Извини. В следующий раз я всенепременно позвоню.

— Что значит, в следующий раз? За этим, выходит, ты поступил к Сайзу? Соглашаясь на эту работу, ты говорил, что она позволит тебе чаще бывать дома. За прошедшие три недели ты оставался дома два дня. А остальное время провел или в Джорджии, или в Пентагоне с этим безумным майором.

Безумного майора звали Карл Соммерс. Военный историк, он писал докторскую диссертацию, в которой сравнивал операции джи-ай на черном рынке Европы в последний период Второй мировой войны с аналогичными операциями, имевшими место в разгаре войны во Вьетнаме. Выводы у него получались очень любопытные. По завершению исследований он намеревался написать по материалам диссертации книгу, уйти в отставку и составить мне компанию на историческом факультете того самого колледжа, где остановилось время. Сара полагала майора безумным, потому что каждый день он ходил на работу и обратно пешком (десять миль в один конец), не ел ничего, кроме постного мяса и прессованного творога, а по субботам надевал рыжий парик и бродил по Джорджтауну в поисках малолеток. Свои мужские достоинства майор Соммерс мог проявить только с четырнадцати- или пятнадцатилетними девчушками. Он говорил, что его это тревожит, но не настолько, чтобы обращаться к помощи специалистов. Совсем недавно майору стукнуло тридцать шесть.

Я улыбнулся Саре.

— В Пентагоне я нашел все, что хотел. Так что теперь буду проводить дома гораздо больше времени.

— Я не хочу, чтобы ты думал, будто я какая-то безмозглая курица-наседка, но, когда ты сказал, что тебя едва не убили, я заволновалась. Испугалась за тебя. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. А потом рассердилась. И ничего не могла с собой поделать. Ужасно рассердилась.

— Понятно, — кивнул я. — Давай об этом забудем.

Она пристально посмотрела на меня.

— Тебе это нравится?

— Что?

— Копаться в грязи. И чем более вонючая эта грязь, тем большее ты получаешь удовольствие. А людские извращения просто завораживают тебя. И в своем деле ты большой дока. Иногда это меня тревожит.

— Я всего лишь историк.

Сара кивнула.

— Кажется, я знаю, где бы ты действительно хотел работать.

— Где?

— В аду. Ты бы прыгал от радости, получив у дьявола место историка.

Штаб-квартира лоббистской фирмы, называемой «Баггер организейшн», размещалась в старом особняке на Кью-стрит, к западу от Коннектикут-авеню, аккурат между прибежищем кришнаитов и клиникой, в которой четверо докторов лечили от запоев самых влиятельных алкоголиков Вашингтона.

Особняк этот, трехэтажный, из красного кирпича, с подвалом, попал в поле зрения Исторического общества округа Колумбии, благодаря чему его не снесли, дабы освободить место для еще одной автостоянки. Как выяснилось, президент Хардинг на какое-то время поселил в нем свою любовницу, прежде чем нашел для нее более скромные апартаменты в доме 2311 по Коннектикут-авеню.