Хмурые будни холодной войны. Ее солдаты, прорабы и невольные участники - [4]

. С конца 1970-х они совместно разрабатывают и приступают к реализации долгосрочного концептуального Проекта «Исследования Существа Искусства применительно к Жизни и Искусству» – Тотальное Художественное Действие, с 1983 г. – ТОТАРТ. Работая на гипотетической границе, разделяющей искусство и жизнь, они изучают проблему этой границы. С 1970-х годов они поддерживали активные связи со словацкими и чешскими художниками. Акция «Солнцеворот» (22 июня 1980 г., Москва) была проведена именно по предложению последних. Летом того же года Н. Абалакова и А.И. Жигалов получили приглашение посетить Чехословакию.

Анатолий Жигалов вспоминал: «Поездка в Прагу началась, пожалуй, на несколько месяцев раньше самой поездки. В начале июня 1980 года пришло известие от пражских и братиславских художников, с творчеством которых нас знакомил Индржих Халупецкий⁵ и с которыми нам еще предстояло познакомиться лично. Это было предложение сделать какую-нибудь работу или акции 22 июня. И вот 22 июня, начиная с полуночи, мы каждый час ходили с громоздким фотоаппаратом на треноге и снимали «найденный объект» – железную канистру из-под краски, обитавшую на тогда еще не застроенном поле напротив нашего дома в Орехово-Борисово. И каждый час мы проявляли стеклянные пластинки, промывали их в ванной и тут же печатали контактным способом… Через несколько дней в Прагу по «воздушному обмену» уезжали Илья и Вика Кабаковы. Мы договорились приехать на Киевский вокзал. Можно представить себе изумление Ильи, когда буквально за несколько минут до отхода поезда в их купе врывается пара безумцев с коробками с пластинками и фотографиями – «для наших чешских и словацких друзей»… Наверное, это было незабываемое зрелище»⁶.

Из воспоминаний Н. Абалаковой и А. И. Жигалова: «Лето 1980 года оказалось чреватым многими судьбоносными событиями: мы впервые, сами того не ожидая, получили приглашение посетить Чехословакию, и, – что было еще более невероятно, учитывая наше неучастие ни в одной творческой организации, кроме Горкома графиков – получили заграничные паспорта, дававшие возможность эту поездку осуществить. Этому событию предшествовала многолетняя и интенсивная переписка с Индржихом Халупецким, известным чешским культурологом и историком искусства.

Мы были приглашены по инициативе Индржиха, но как частные лица – так было проще, да и Халупецкий к тому времени не имел никаких официальных постов и был фигурой для властей неугодной»⁷.

Н. Абалакова отмечала следующее: «Но… нельзя не признать тот факт, что Индржих и другие чешские друзья не оставляли нас без информативной поддержки в период тотальной цензуры на любые формы и выражения инакомыслия и «железного занавеса»: они нам прислали огромное количество книг по структурализму и теории искусства. Многое из этих публикаций нами было переведено с французского и английского языка для Библиотеки им. Ленина (был там такой реферативный отдел), но, главное – это делалось для друзей»⁸.

Для советских властей эти люди вряд ли могли считаться лояльными. Достаточно только сказать, что А.И. Жигалов публиковался в основанном в 1974 г. христианско-либеральном журнале «Континет» – литературном органе русской европейской эмиграции, издаваемом в Париже, за чтение которого в Советском Союзе можно было получить тюремный срок. Обстановка внутри страны для «инакомыслящих» в это самое время была весьма напряженная. Так, А.В. Шубин указывает, что именно «на 1980 г. приходится беспрецедентный с 1974 г. рост осуждений по 70-й статье УК, вал арестов начался с января 1980 г.». Он связывает разгром диссидентского движения с началом нового витка «холодной войны» в декабре 1979 г. «Изменение международной ситуации, неконтролируемый рост инакомыслия, в условиях кризиса системы «застоя» убедил Политбюро, что с оппозицией пора кончать»⁹.

Возникает вопрос – почему же «неблагонадежные» Н. Абалакова и А.И. Жигалов в атмосфере обострившейся в СССР борьбы с инакомыслием с такой легкостью получили от официальных властей разрешение на поездку в Чехословакию к таким же «неблагонадежным деятелям» как Халупецкий и его окружение (о чем соответствующие органы, наверняка, были осведомлены)?

Можно сделать несколько предположений. Первое (и наиболее вероятное) заключается в том, что соответствующие спецслужбы вели наиболее активную работу по совершенно иному направлению. По данным В.А. Козлова, после знаменитого теракта в московском метро в 1977 г. («Дело Затикяна») докладные записки КГБ в ЦК КПСС все больше сосредотачиваются на вне-диссидентской тематике, в которую входили подпольные организации, террористические акты или их подготовка, возрождение националистического подполья на окраинах и развитие русского национализма в России¹⁰. Остатки смятого правозащитного движения (о политических арестах уже говорилось выше) беспокоили власть в меньшей степени. Еще одно обстоятельство (кстати, не противоречащее первому предположению) – с 19 июля по 3 августа 1980 года в Москве проходили Олимпийские игры, и официальные структуры были заинтересованы в «разгрузке» города от не внушающих политического доверия людей во избежание возможных контактов последних с резко возросшим количеством иностранцев. Не исключено также, что Н. Абалакову и А.И. Жигалова согласованно «передали» под контроль Государственной безопасности ЧССР (Statni Bezpecnost