Хмурь - [54]

– Доводилось, – голос мой продрог и походит на верещание колпички, но Вожжа понимает.

– А и хорошо. – Он утирает рукавом нос, наклоняется ближе, обдает меня вонью грязного тела, гнилых зубов, вареных тряпок. – Тогда и говори, что ты оттуда, ну, из Подкамня или где бывать приходилось, что звать тебя так-то, жил там-то, в землях такого-то. Дознаватери будут невзначай расспрашивать про тамошний край, знают-то они много, а ты сиди и слушай, когда правду говорят, а когда нет. И только словишь, чего они скажут неправильно – сразу влезай и говори: вот это не так, а вовсе эдак. Они если поймут, что ты не просто балаболишь, а знаешь, чего там и как – оставят пока в покое, побоятся мордовать.

Вожжа умолкает.

– И что тогда? – тороплю я.

– Живой и целый будешь тут сидеть, вот что тогда, – пожимает плечами Вожжа и косится на свою не сгибающуюся ногу.

– Долго? – на всякий случай уточняю я, уже понимая, что дело гиблое.

С чего я решил, что этот несчастный паренек подскажет мне, как выбраться отсюда?

– Долго, – «успокаивает» Вожжа. – Им не до тебя будет. Когда-нибудь вспомнят, сочинят вопрос в Подкамень, но пока составят, пока отправят, пока ответ придет, а может, и не придет. С год еще поживёшь, не боись!

Я оглядываюсь вокруг, представляю год жизни в этом славном месте и думаю, что лучше мне, пожалуй, немедленно и очень громко сознаться в потраве колодцев и пророчествах про кровавые луны, чтобы меня вздернули быстро и без затей.

Вожжа, напоследок бросив: «Ты спрашивай, если чего», поднимается на ноги, сильно кренясь на один бок, и ковыляет к решетке, пропихивает миску ребром наружу, в подставленную тележку. Короткое оживление, вызванное едой, проходит, узники снова забиваются в тени. Кто-то бормочет, задабривая духов жилья, как будто в таком месте они могут быть, из другого угла слышен негромкий оживленный спор, похрапывание и стоны страдания, и ругань, и почесывание. Откуда-то несётся стук камчёток, то ли из соседнего застенка, то ли из стражничьего закутка.

Я не знаю, сколько сижу, глядя, как ползёт пятно света по грязному полу, а потом издалека прорастают тяжёлые шаги – буц, буц – при звуке которых всё остальное понемногу затихает.

– Этого – сюда.

Чувствую на себе колючий взгляд, вижу толстый палец, наставленный на меня из-за решётки. Не стражник – дознаватерь. Я никогда их живьем и не видел, но кто еще это может быть? Один из тех, кого мы, хмури, должны были лишить работы, думаю я и не к месту начинаю хихикать. Чудная штука – жизнь.

Дверь открывается, два стражника остаются у двери, один заходит внутрь. Узники расползаются, как маленькие кочки Хмурого мира, когда на них никто не смотрит. Стражник машет мне подбородком, я поднимаюсь и иду к дознаватерю. Он высоченный, у него вислые багровые щеки и большое пузо, которое он пытается скрыть под плащом. Наверное, жарко. Мои ноги затекли, пока я сидел под стенкой, и теперь им щекотно, словно маленькие кочки окружили меня со всех сторон и при каждом шаги бодают хохолками под коленки.

Далеко меня не уводят – сажают за стол в стражничьем закутке. Дознаватерь не достает ни дощечки с писалом, ни пергамента с пером, грузно опускается напротив, складывает большие ладони на столешнице. Я смотрю на его толстые красные пальцы, на доски стола, затертые до того, что нельзя различить их начальный цвет, на свечные огоньки, которые делают стражничьи тени на стенах диковинными, огромными. И думаю: надо послушать совета Вожжи и сказать, что я – рыбалка или рудокоп родом из Подкамня.

Кем еще мне представляться, мракова мать? Не хмурем же! Даже если я идиот и всё понял неправильно, даже если земледержец не переменил своих взглядов на хмурей – дознаватери достаточно сильно нас невзлюбили за минувшие месяцы, чтобы этот вот мужик захотел уморить меня просто так, по собственному почину и велению души.

– И откуда ты у нас взялся?

Голос у дознаватеря глухой, сиплый. Не говорит, а шипит или шепчет, и оттого его слова кажутся зловещими, ловушечными.

– Из Подкамня я, – бурчу, не поднимая головы, стараюсь подражать говору рыбалок.

За рудокопа точно не сойду, а больше ничего мне не придумалось.

– Имя! – рявкает дознаватерь и хлопает ладонью по столу, я от неожиданности подпрыгиваю, отшатываюсь, с перепуга смотрю прямо в блестящие выгнутые стёкла под его мохнатыми бровями и брякаю первое, что в голову приходит:

– О, глазнилки, варочья штука-то!

Когда я в первый раз смотрел на дознаватеря, даже не заметил их – багровые вислые щеки отвлекли. А теперь я и впрямь удивился, потому как нигде в Полесье глазнилок не видел.

Придумать себе имя для дознания я не сообразил загодя, зато теперь, вдохновленный тенью удивления на лице дознаватеря и воспоминанием о танне, Зануде, сиренах, о качающихся на воде лодках, быстро нахожу созвучное:

– Якорь меня зовут.

– Якорь, – повторяет дознаватерь тихо, жует губами. – Чего от стражников бегал?

Я двигаю плечами.

– Про всяк случай. Чего они-то за мной бегали?

Дознаватерь молчит, постукивает пальцами по столешнице.

– В заезжем доме тебя, кажется, не так звали. Похоже, но не так.

Снова дергаю плечами:

– Может, они там глухие на все уши.