Хмель-злодей - [12]

Хмельницкий крикнул казака и приказал принести фрукты. Тот принёс огромное блюдо и отдельно арбуз.

— Угощайтесь, — Богдан кивнул на фрукты, а сам взял арбуз, достал кривой турецкий нож и с силой воткнул его в арбуз. Потом взмахнул ножом и мигом снёс верхнюю часть арбуза с хвостиком. Ярко-красный сок брызнул на ковёр.

— Вот так мы будем поступать с жидами, нашими врагами.

Повисла неловкая пауза, которую нарушил Сашка:

— А что, жиды такие опасные?

— Опасные, они — главные угнетатели и мучители народа.

— Но ведь они не воины, у них нет войск и государства. Они работают на панов так же, как и все.

Богдан недовольно посмотрел на Сашку.

— Ты что будешь всё это объяснять холопу, с которого еврей собирает налоги? Пана-то он видит редко, а еврей всегда тут, рядом. Вот и считает его главной причиной своих мучений. Тем более что живут жиды намного богаче крестьян. И те думают, что они жируют на их трудовые деньги.

Михаил и Сашка переглянулись, молча, но возражать больше не стали.

Хмельницкий показал жестом, что разговор окончен, позвонил в колокольчик и сказал вошедшему казаку, как-будто делая для молодых людей заявку на будущее:

— Этих запиши в полк Ганжи, там казаков маловато.

И когда молодые люди уже выходили, добавил им вослед:

— Да, завтра собираем казаков на майдане, будем судить жида — арендатора, что обложил холопов и поместных людей налогами непомерными. Приходите!

Хмурое утро летнего дня криками и возбуждёнными голосами постучалось в маленькое слюдяное оконце шатра, в котором расположились на ночь Михаил и Сашка.

Сашка толкнул друга:

— Вставай, засоня, пора, а то театр пропустим, первое действие уже начинается.

— Что, какой театр? — Михаил поднял заспанную, с всклокоченными волосами голову.

— Сейчас пойдём и узнаем, какой спектакль батька перед казачками разыгрывает.

Друзья наскоро ополоснулись холодной водой и двинулись к площади, где толпились казаки. На взгляд их было уже несколько сот, но подходили ещё.

Михаил с Сашкой пробрались поближе к центру, где сидели кружком самые заслуженные казаки.

Вскоре показался Хмельницкий в окружении полковников и слуг. Видно было, что он в прекрасном настроении, подтрунивая над кем-то, шутит и смеётся.

— Братцы, сегодня вы будете судить жида, который много лет изводил наших православных людей непомерными налогами. Это он, разбойник и насильник, заставлял вас гнуть спину на проклятых панов. Мы его доставили вчера из Чигирина и с ним всё его жидовское отродье. Вот он перед вами!

Богдан махнул кому-то рукой, и два дюжих казака вывели на площадь Захария Собиленко. Он шёл, опустив голову, длинные седые волосы свешивались, закрывая лицо. Годы согнули его худую спину, и вся его нескладная, словно притянутая к земле фигура, никак не подходила для разбойника. Жилистые руки, с набухшими синими узорами вен и коричневыми старческими пятнышками, были скованы за спиной.

Из толпы раздались выкрики:

— Подними голову, жид! Посмотри людям в глаза! Это мы, те, которых ты грабил и мытарил.

Захарий поднял голову, его глаза были устремлены куда-то вдаль, сквозь злобно орущую толпу, словно видел он что-то, одному ему ведомое. Губы его шевелились, произнося слова молитвы.

— Да что с ним разговаривать, смерть жиду и всему его выводку!

— кричали из толпы.

— Значит, одобряете? — уточнил Богдан, — так какою смертью вы назначите ему умереть за наши страдания?

— Заколоть! Утопить! Повесить! — неслись выкрики.

Из толпы вышел степенный казак благородного вида:

— Предлагаю отрубить руки и ноги и бросить на дорогу, пусть помучается, подыхая.

— Любо, любо! — заголосила толпа.

— Ну, вот и решили! Есть добровольцы, кто исполнит это решение? — довольно ухмыльнувшись, спросил Богдан.

— А ты и исполни, батька, — отозвался всё тот же казак.

Хмельницкий не ожидал такой прямоты, и это его немного смутило, но он знал, что не должен подавать виду и показывать своей жалости и слабости.

Не торопясь, приблизился он к Захарию. Кто-то услужливо подал ему топор-секиру. Сейчас и до Захария дошёл смысл устроенного Богданом судилища. Он прекратил чтение молитвы, и взгляд его устремился прямо в глаза человеку, который был обязан ему жизнью. Губы его произнесли несколько слов, от которых Хмельницкий поёжился, но руки его еще крепче сжали топорище.

Только немногие, близко стоящие, смогли расслышать:

— Будь ты проклят и дети твои, и весь твой род да истребится…

Глухо ухнул топор, разрубая человеческие кости, и кровь алой струёй обагрила истоптанную землю.

— Пошли отсюда, — толкнул Михаил Сашку, — чувствую я, что это сборище дикарей и нас скоро заставит плясать под их мелодию.

— А это уж от нас зависит, — философски заметил Сашка.

Друзья торопливо покинули майдан.

Богдан уже не видел, как казаки саблями закалывали старую еврейку, жену Захария, которая совсем недавно просидела ночь у постели его сына, пытаясь спасти после экзекуции, устроенной управляющим Чаплинским. Истошными голосами закричали их дети, поднятые казаками на пики.

Хмельницкий, молча, уходил в свой шатёр, хорошего настроения как не бывало.

«Всегда эти жиды всё портят», — подумал он. Но уже придя к себе и устроившись на мягких подушках, вспомнил наставление Лайолы, основателя школы иезуитов, в которой он учился во Львове: «Цель оправдывает средства».