Хлебопашец - [8]

Но однажды Тереха тоже запросился в школу. Отец, осерчав не на шутку, хотел тут же и выпороть его, чтобы дурь эту из башки выбросил. Однако одумался: что без дела пороть, и без того забудет, мало ли что еще взбредет ему.

Спросил строго:

— Кто тебя на грех такой надоумил?..

Убедившись, что никто сына на эти мысли не подбивал, он решил, что всполошился, пожалуй, зря, что мимолетное хотение скоро забудется — надо к делу Терешу приноравливать. Но все же на всякий случай предостерег:

— Познаешь грамоту — грех на себя примешь, на дом, на двор наш беду накличешь.

Терентий боялся отцовского гнева, а пуще того — божьего. Он уверовал, что все, происходящее на небе и на земле, делается по чьей-то воле: и солнце поднимается и уходит, и тучи собираются, и дождик из туч тех проливается, а после дождика радуга через все небо, над всей землей загорается.

Однако чудо сложения слов до того будоражило Тереху, до того увлекало, что даже в забавных играх не забывалось. И льнул к другу Петьке, в школу бегавшему. Петька хоть и не силен был в сложении слов, однако буквы все же знал и, когда не было другого занятия, чертил их палочкой на песке. Потом, выхваляясь перед другом, брался за озорство: с оглядкой малевал углем на заборах, на березовых поленницах, сложенных у дворов. За озорство это его и за уши драли иногда и крапивой перепадало пониже спины. Так что вскоре ни ударился в другие шалости, убегал с ребятами на речку. И Терентий все чаще оставался в одиночестве: уходил за сарайчик или в огород, куда отец редко захаживал, и складывал на мокрой земле все новые и новые слова. Складывал из тех букв, которые узнавал в игре с мальчишками. Запоминал ни их без видимого труда, как говорить человек учится. Поэтому ему будет всю жизнь казаться, что читать и писать он умел чуть не отроду.

Узнай отец про это пристрастие в другое какое время, несдобровать бы Терентию — отходил бы хворостиной крепко: не стремись к чему не надо. Однако именно в то время в далекой Маньчжурии, незнамо где она и есть, разгорелась война — Россия столкнулась с Японией. Всполошились солдатки, чьи мужья на действительной служили. Враз всем понадобился грамотей, который читать, писать умеет: надо же узнать, не угодил ли кормилец на ту войну окаянную. Кинулись бабы к одному шалуну, что по заборам малевал, к другому — нет, ни одного слова осилить не могут. Тогда на Тереху Мальцева указали. Вот и прибежали солдатки к Мальцевым — кто бумагу прочитать, кто ответ отписать.

— Да вы что, ополоумели? — вскинулся Семен Мальцев, сочтя такую просьбу несуразной и неисполнимой.

— А кликни своего Терентия,— попросили бабы. — Сказывают, он может.

Позвал отец сына. Позвал сердито, недоумевая: мол, что еще бабы придумали? Но Тереха, хоть и оробел, однако не отказался, взял в руки письмо. Все затаили дыхание...

Мать переживала и за сына и за себя. Это она однажды шепнула Терентию: «Вот, подарок тебе, грамотей. В заулке нашла». И подала ему... карандаш! Сокровище, владеть которым никогда еще не приходилось. В ответ на его горячую благодарность мать скоро раздобыла где-то и клочок бумаги, чем вовсе покорила сына. И вот теперь она чувствовала себя виноватой перед ним и с опаской посматривала на Семена.

Отец выжидал и не сомневался, что из этого ничего, конечно же, не получится, не может получиться.

Заждавшиеся солдатки думали: нет, не осилит и этот, мал еще, всего-то восемь годков, да и как ему понять, сердечному, если школяры не прочитали, а этот и в школу-то ни разу не ходил.

Однако Тереха, отдышавшись и осмелев — ну не шельмец ли! — начал слово к слову прибавлять. Не то чтобы бойко, но прибавлял! Бабы окружили его плотно и слушали так внимательно, что отец не решился не только выхватить сына из бабьего кружка, но и зашуметь на него. Он тоже слушал, рот раскрывши.

Странно было Семену, что малый сын его пересказывает слова знакомого мужика, посланные на бумаге из неведомого Порт-Артура, что взялся ответ сочинять. Отец, с трудом выводивший лишь свою фамилию, словно оробел перед сыном, который одолел грамоту сам по себе, без учения. Перед сыном-грамотеем, оказавшимся вдруг таким же нужным в деревне человеком, как и всякий другой работник. Что ж, пусть делает людям доброе дело, за которое гостинцами его одаривают. Гостинцами и уважением. И ему, отцу, за это почет от людей и похвала. Подобрев и расчувствовавшись. Семей погладил ласковой рукой по голове сына и даже пообещал взять его с собой на базар в Шадринск.

Для крестьянина поездка в город на базар была событием, о котором думалось загодя, к которому долго готовились все домочадцы, прикидывая, что продать, что купить, да и по какой цене можно продать, по какой купить.

И вот день этот настал. Вернее, сам день был впереди, а настал ранний сумеречный рассвет. В доме все задвигались, засуетились.

На сани положили несколько мешков пшенички — на продажу. Охапку сена, чтобы ехать мягче и теплее, чтобы было чем Лысуху на базаре покормить. Вынесли тулупы, гревшиеся у печи,— не шибко морозно на улице, однако в дороге на санях зябко станет. Все, кажись...

— Н-но-о, Лысуха!.. Поехали!..