Хлеб великанов - [90]
Ты слышал о проекте памятника Третьему Интернационалу Татлина? Три огромные стеклянные камеры соединены вертикальными осями и спиралями, особые машины будут постоянно вращать их с разными скоростями.
А внутри, я полагаю, они будут собираться и петь гимны Священной Ацетиленовой Горелке!
Помнишь, как-то мы возвращались в город ночью, не там свернули и вместо цивилизованных мест очутились в Суррейских доках. Позади обшарпанных домов открывалась странная панорама, как картина кубиста: краны, мачты, клубы дыма. Ты с твоей душой художника тут же обозвал это подвесной сценой или каким-то еще техническим термином.
Боже мой, Себастьян! Какой грандиозный спектакль техники ты мог бы поставить! Диковинные эффекты, свет, массы людей с нечеловеческими лицами — массы, не личности. У тебя самого на уме нечто такое, не так ли?
Этот архитектор Татлин сказал хорошую вещь, хотя и вздор: «Только ритм метрополии, заводов и машин вместе с организацией масс может дать импульс новому искусству…»
Он продолжает говорить о «памятнике машинам» как единственно адекватному выражению эпохи.
Ты, конечно, знаешь о современном русском театре, это твоя работа. Я думаю, Мейерхольд действительно великолепен. Но можно ли смешивать театр и пропаганду?
И все-таки это восхитительно: приходишь в театр, и тебя подхватывает марширующая толпа — вверх, вниз, по ступенькам, пока не начнется спектакль, — а на сцене качающиеся стулья, и канонада, и вращающиеся отсеки, и еще бог весть что! Ребячество, абсурд, но ты чувствуешь, что ребенок получил опасную и интересную игрушку, которая бы в других руках…
Это твои руки, Себастьян, — ты русский. Но спасибо судьбе и географии — не пропагандист, а всего лишь простой шоумен.
«Ритмметрополии» в изобразительном искусстве.
Мой бог, если бы я мог дать тебе музыку! Нужна музыка.
Господи, слышал бы ты их «шумовые оркестры», симфонии фабричных гудков! В двадцать втором году в Баку было такое шоу: артиллерийская батарея, пулеметы, хор, гудки пароходов. Смешно? Да, но если бы у них был композитор…
Ни одна женщина так не мечтает о ребенке, как я произвести на свет музыку.
Но я бесплоден — стерилен.
Вернон».
«Дорогой Себастьян!
Это было как сон — ты приехал и уехал. Неужели ты будешь ставить «Сказку о жулике, который перехитрил трех других жуликов»?
Я только теперь начал понимать, какой бешеный успех имеют твои вещи. Я понял, что ты — именно тот, кто нужен сегодня. Возводи свою Национальную оперу! Видит бог — пора уже! Но чего ты ждешь от оперы? Она архаична, она умерла — смешные любовные истории.
Музыка — вся, вплоть до наших времен — кажется мне похожей на детский рисунок: четыре стены, дверь, два окна, дым над трубой. Что с нее взять?
Но Фейнберг и Прокофьев сделали больше.
Помнишь, как мы издевались над кубистами и футуристами? Я, по крайней мере. Думаю, сейчас ты другого мнения.
Как-то в кино показали вид большого города с высоты. Шпили перевернуты, здания покосились — бетон, железо, сталь так себя не ведут! И впервые нам показана лишь одна сторона — что имел в виду старик Эйнштейн, когда говорил об относительности.
Мы ничего не знаем об истинной форме музыки. Не представляем истинной формы хоть чего-нибудь, потому что другая обращена в мировое пространство.
Когда-нибудь ты поймешь, что я имею в виду, говоря о смысле музыки, — я всегда знал, что у нее есть смысл.
До чего путаная была у меня опера! Опера — вообще путаница: музыка не должна быть предметно-изобразительной. Взять сюжет и сочинять к нему изобразительную музыку — все равно что отвлеченно сочинить пьесу, а потом соображать, на каком инструменте ее сыграть! Если Стравинский написал пьесу для кларнета, ты не уговоришь меня сыграть ее ни на чем другом!
Музыка должна быть подобна математике: чистая наука, без примеси драмы, романтизма или других эмоций, отличных от тех, что созданы только звуками, без всяких идей, В глубине души я всегда знал: музыка — это Абсолют.
Я, конечно, не могу претворить в жизнь свой идеал. Создать чистое звучание, свободное от идей, — это совершенство. Моя музыка будет музыкой машин. Как это поставить, решишь ты. Теперь — эпоха хореографии, хореография достигнет таких высот, о которых мы и не мечтали. В том, что касается зрелищной стороны ненаписанного шедевра — может, он так и не будет написан, — я тебе полностью доверяю.
Музыка должна иметь четыре измерения: тембр, громкость, темп и частота колебаний.
Думаю, сейчас мы не оценим Шёнберга[29]в полной мере. Голая беспощадная логика — вот дух нашего времени. Только Шёнберг имел мужество ниспровергнуть традицию и открыть Истину.
На мой взгляд, только он что-то значит. Даже его манера писать партитуры будет общепризнанной. Это абсолютно необходимо, чтобы партитуры стали вразумительными.
В нем вызывает возражение только одно: его презрение к инструментам. Он боится.
Я же хочу прославить инструменты. Хочу дать им то, чего они просят.
Черт возьми, Себастьян, что же такое музыка? Я все меньше и меньше понимаю.
Твой Вернон».
«Признаю, что давно не писал, — был очень занят. Экспериментировал. Искал средства выразить неведомое Чудовище. Другими словами, изготовлял инструменты. Металлы — это очень интересно. Сейчас я работаю со сплавами. Звук — поразительная вещь.
Казалось бы, старая как мир история… Но знаменитый театральный и кинопродюсер Билл Кенрайт, уже в наши дни поставивший по сюжету «Благих намерений» спектакль, оценил эту работу Кристи как «самую жесткую и честную».Встретив Энн, Ричард смог наконец избавиться от мучительных мыслей о погибшей жене и снова полюбить. Энн тоже обрела в нем столь желанное счастье. Но возникла неожиданная помеха – единственная дочь Энн, Сара, которую мать просто боготворит. Сара готова пойти на все, чтобы помешать свадьбе, ее обида и ревность не знают предела.
Этот роман был очень дорог Агате Кристи – возможно, как никакой другой. Она всегда выделяла его среди сонма своих произведений: «Здесь я писала в точности так, как хотела писать, а для художника нет удовольствия выше этого»… Внезапная задержка в пути, дикая арабская пустыня и богом забытая гостиница… Леди Джоан не остается ничего, кроме как прокручивать в голове всю прожитую жизнь. И постепенно она осознала, кем является на самом деле. Столкнулась с невыносимой правдой, о которой всегда подозревала, но страшилась признать…
Хотя этот роман вышел в 1947 году, идею его писательница, по собственному признанию, вынашивала с 1929 года. «Это были смутные очертания того, что, как я знала, в один прекрасный день появится на свет». В самом деле, точно сформулировать идею книги сложно, так как в романе словно бы два уровня: первый – простое повествование, гораздо более незатейливое, чем в предыдущих романах Уэстмакотт, однако второй можно понимать как историю о времени и выборе – несущественности первого и таинственности второго.
Спустя пять лет после выхода последнего романа Уэстмакотт «Роза и тис» увидел свет очередной псевдонимный роман «Дочь есть дочь», в котором автор берется за анализ человеческих взаимоотношений в самой сложной и разрушительной их сфере – семейной жизни. Сюжет разворачивается вокруг еще не старой вдовы, по-прежнему привлекательной, но, похоже, смирившейся со своей вдовьей участью. А когда однажды у нее все-таки появляется возможность вновь вступить в брак помехой оказывается ее девятнадцатилетняя дочь, ревнивая и деспотичная.
Последний из шедевров Кристи, написанных под псевдонимом Мэри Уэстмакотт, ее лебединая песня в жанре психологического романа. Подытоживая эту часть своей жизни, великая писательница устраивает гала-концерт всех человеческих чувств, где самые яркие «звезды» – разные лики любви.Лаура, нелюбимый ребенок, была преисполнена жуткой неприязни к младшей сестренке, Ширли. Однако несчастный случай помог ей осознать свою ошибку. Более того, заставил сделать счастье сестры смыслом своей жизни. Сможет ли Ширли самостоятельно жить и найти собственное счастье под бременем чрезмерной любви, сменившей безграничную ненависть?..
Этот остров – райский уголок для живописца. С утра художник решил подняться в горы и увидел незнакомку, горящую в личном аду посреди рая – она решила покончить жизнь самоубийством. Теперь, чтобы освободить женщину от ее инфернальных стремлений, он должен воссоздать всю ее жизнь от начала до конца – и нанести на картину прошлого финальный мазок…
Семеро друзей веселились, безумствовали и пили вино, рядом лежал восьмой. Он не пил и не веселился, его — одного из многих, одного из многих их друзей — забрала чума.А потом пришла Тень...
В романе «Тайна корабля» описывается полная приключений жизнь Додда Лоудона, которого судьба привела на борт потерпевшего крушение брига «Летучее облако», якобы нагруженного контрабандным опиумом. Лоудон не находит на судне ни опиума, ни сокровищ, но зато раскрывает жуткую тайну гибели корабля и его экипажа.В повести «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда» рассказывается об удивительном открытии доктора Джекиля, которое позволяет герою вести двойную жизнь: преступника и негодяя в обличье Эдуарда Хайда и высоконравственного ученого-в собственном обличье.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В этой книге — три новые идиллии П.Г. Вудхауза, а следовательно — новые персонажи, которые не оставят вас равнодушными.
В этой книге мы вновь встречаемся с героями П.Г. Вудхауза в романах, ранее не публиковавшихся, и с уже известными по прежним публикациям персонажами.