— Спокойной ночи.
— Пока.
— Ну давай.
Домой Уэллс добрался уже за полночь и тут же рухнул в постель.
А утром насадил ту буханку пеклеванного хлеба на гвоздь, вбитый в комод.
— Я чуть не заплакал, когда через два года приехал из колледжа и узнал, что мать выбросила ее в мусоросжигатель.
— А в двадцатом-то году что было? — напомнила жена. — В Новый год?
— Да ничего особенного, — ответил мистер Уэллс. — В полдень я случайно оказался около здания суда. Шел снег. Раздался бой часов. Мать честная, подумал я, мы ведь условились встретиться на этом месте именно сегодня! Подождал пять минут. Не прямо перед зданием суда, нет. Перешел на другую сторону. — Он помолчал. — Никто не появился.
Он встал из-за стола и оплатил счет.
— И еще, пожалуйста, вот тот ненарезанный хлеб из муки грубого помола, — добавил он.
Когда они с женой шли домой, он заговорил:
— У меня возникла сумасшедшая мысль. Я часто думаю, что стало с нашими парнями.
— Ник все еще в городе, открыл свое кафе.
— А остальные? — Раскрасневшись, мистер Уэллс заулыбался и стал размахивать руками. — Разъехались кто куда. Том, видимо, в Цинциннати. — Он покосился на жену. — Пошлю-ка я ему этот хлеб, просто от балды!
— Но ведь…
— Решено! — засмеялся он и ускорил шаг, похлопывая ладонью по буханке. — Пусть вырежет на корочке свое имя и перешлет всем нашим по кругу, если знает их адреса. А под конец — мне, с автографами!
— Послушай, — сказала она, взяв его под руку, — зачем себя расстраивать? Ты уже много раз проделывал нечто похожее, да только…
Он не слушал. «Почему такие идеи не приходят в голову днем? — размышлял он. — Почему они всегда лезут в голову после захода солнца? С утра первым делом, ей-богу, — думал он, — отправлю этот хлеб Тому, а он перешлет дальше. И точно такая же буханка, какую выбросили и сожгли, вернется ко мне! Чем плохо?»
— Посмотрим, — сказал он, когда жена отперла входную дверь, затянутую сеткой, и впустила его в душный дом, встретивший их молчанием и теплой пустотой. — Посмотрим. Мы еще распевали «Плыви, плыви, челнок, плыви», как сейчас помню.
Утром он спустился по лестнице в холл, залитый прямыми лучами солнца, и на мгновение застыл, побритый, пахнущий свежестью зубной пасты. Солнце било во все окна. Он заглянул в столовую, где уже был подан завтрак.
Там хозяйничала жена. Она неторопливо и размеренно нарезала пеклеванный хлеб.
Сев к столу, освещенному солнцем, он потянулся за газетой.
Жена взяла только что отрезанный ломтик хлеба и чмокнула мужа в щеку. Он погладил ее по руке.
— Тебе один или два тоста, дорогой? — заботливо спросила она.
— Пожалуй, два, — ответил он.
