Она ещё плыла некоторое время вперёд, лихорадочно соображая, что делать. Наконец не ум её, а глухой звериный инстинкт, который заставляет повиноваться без раздумий, повернул Жучку к берегу. И она плыла, тянула из последних сил, хлебая воду, тяжелея и задыхаясь, пока наконец лапы её не достали дна.
Дрожащая, ничтожная, со слипшейся шерстью, Жучка выползла на сухой берег. Переставляя неверные лапы, добрела она до травы, отряхнулась кое-как и легла. Только что пережитый страх и ещё не совсем ею понятая боль за хозяйку отняли все её силы. Жучка закрыла глаза. И неизвестно было, то ли она умерла, то ли забылась тяжёлым сном…
* * *
Началась самая ужасная пора в её жизни…
Первые несколько дней она металась по деревне от избы Анны Ильиничны к пристани и обратно. Взбегала на крыльцо, нюхала под дверью. Лаяла на окна, надеясь вызвать Сашу.
Однажды целый день она бегала по тем местам, где они бывали с хозяйкой. Но везде оказалось пусто. Только в полуразбитой церкви, где под потолком носились летучие мыши слабых шорохов, Жучка нашла старую конфетную бумажку, тихо пахнущую Сашей. Но Жучка знала, что это старая бумажка. Она тут же припомнила полосочку сладости на языке. Хозяйка тогда поделилась с нею конфетой… И Жучка ушла прочь из церкви. Больше она никогда не бывала здесь за всю свою жизнь.
Что же было ей делать дальше? Оставалось последнее средство — идти в лес. И она пошла. Отчаяние, серая волчица, гналось за нею по пятам. А впереди белым зайцем мелькала надежда.
Жучка обежала весь их маршрут часа за два. Дорогу она отыскивала легко и даже вообще не думала о ней. Сначала она домчалась до первой грибной поляны. Саши не было. Но Жучка почему-то и не особенно надеялась встретить здесь хозяйку. Сюда она забежала просто так, можно сказать, «для очистки совести».
Следующей «станцией» был малинник. Сейчас он был в самой своей лучшей поре: весь созрел до последней ягоды, стоял на солнцепёке, сочась чуть уловимым сладким ароматом. Но Жучка ничего этого не заметила: она ведь не ела малины и вообще ей было сейчас не до еды. Небрежно расталкивая малинные кусты и осыпая на землю перезрелые ягоды, она отыскала то место, где когда-то стояла Саша. Слабый-слабый — едва ли громче мышиного писка — запах рассказал ей об этом. И всё-таки Жучка осталась довольна: лес помнил о хозяйке. А вот грозный запах лося совсем исчез. Это что-нибудь да значило!..
Она припустилась дальше — к ельнику, а потом по тропинке, по забытой лесной дороге. А в сердце её подпрыгивало одно и то же прекрасное слово: «Хвостик, Хвостик, Хвостик!» У поваленной берёзы — мостика через ручей — Жучка остановилась. Вот странно: сейчас — как и тот раз — у неё опять заныла лапа. Обычно всякая боль делает собаку подозрительной, хмурой, особо осторожной. Но сейчас Жучка испытывала даже некоторое удовольствие и радость: всё было как в прошлый раз!..
Она опять боязливо потопталась у мостика, потом даже гавкнула раз-другой, чтобы хозяйка скорее появилась откуда-нибудь и взяла её на руки… Но лаять здесь оказалось страшно: слишком уж далеко разбегалось эхо, слишком пустынна и молчалива была поляна. Так и казалось, что за каждым кустом таятся враги.
Жучка поскорее перебралась на ту сторону, влезла на горбатое крылечко, повернулась спиною к двери, мордой к лесу, чтоб каждому было понятно: она здесь хозяйка… Но пусто было в доме — ни звука, ни запаха…
Она ещё посуетилась вокруг избушки, отыскивая остатки Сашиных следов. Но ей невозможно было обмануть свой нос. Запахи были такие дряхлые, будто их и совсем не было, будто она их просто придумала. И тут левая лапа разнылась. Боль и тоска залезли ей в самое сердце.
Не глядя по сторонам, ни на что не надеясь больше, она заковыляла на трёх ногах вниз по ручью. И потом по берегу озера пришла в деревню — такую же пустую теперь, как лес, как всё на свете!
* * *
Один день Жучку одолевала великая собачья обида. Но потом она исчезла без следа, потому что, какая б смышлёная ни была собака, хозяин, по её разумению, всегда прав. Так уж собаки устроены. И осталась Жучка наедине со своей печалью. Ни о чём больше не думала, запахов не искала. Только иногда в мелькании кустов ей чудилось Сашино платье. Она выскакивала в ту же секунду, но нет!.. Сердце тотчас падало, Жучка возвращалась обратно под крыльцо хозяйкиной избы. И тусклые глаза её смотрели в землю…
Сердобольная бабка Клавдия не раз зазывала Жучку к себе. Но худая, растрёпанная собака глядела недоверчиво и всегда убегала, едва старуха хотела к ней подойти. Бабка Клавдия издали бросала ей хлеб и кости. Жучка ела, но без обычной весёлой собачьей жадности. «Пропадёт собака! — вздыхала про себя бабка Клавдия. — Нет, не жилец она на этом свете, не жилец… Вот же любовь собачья!..» И удивлённо и печально качала головой…
* * *
Рыбак явился домой весёлый — солнце грело, рыба ловилась… У дома его перехватила бабка Клавдия:
— Эй, Толя, знаешь, собака твоя совсем пропадает!
— Здравствуйте, баба Кланя! — крикнул Рыбак. — Чтой-то она пропадать задумала?
— Вот же ты какой твердокаменный! — рассердилась бабка Клавдия.
— Да где она? — спросил Рыбак.
