Хлеб и камень - [2]

А я нисколько не сомневаюсь, что вытерплю любую боль. Что бы они там ни придумали, я — назло им, назло равнодушным прохожим — не пророню ни звука. В сущности, я не боюсь их, и не страх побуждает меня делиться с ними хлебом. Просто я хочу, чтобы они приняли меня в свою компанию, быть седьмым среди них. Да и как-то вошло в привычку носить хлеб.

— Ну что, принес? — высокомерно спрашивает Глиста.

— Принес, — отвечаю я и достаю из-за пазухи согревшийся ломоть.

Глиста вырывает его у меня из рук: ему привычнее отбирать, чем просто брать.

Прежде чем начать есть, он взвешивает хлеб на ладони:

— Чего так мало?

— Тут много… Больше чем всегда, — возражаю я.

— И это называется много? — усмехается Глиста. — Насквозь видно!

Спорить бесполезно, и я молчу.

— Дай посмотреть! — тянется к Глисте сосед по пригорку. Это очень красивый мальчик по фамилии Воронов — Ворона.

Не выпуская из рук ломоть, Глиста дает посмотреть.

— Насквозь видно! — подтверждает Ворона.

— И мне! И мне! — раздаются голоса.

С издевательской ухмылкой на длинном щучьем лице Глиста подносит ломоть к глазам каждого.

— Насквозь видно! — подхватывают и остальные.

Мне обидно, но я не подаю вида. К тому же я знаю, что это только начало.

— А ну, отойди! — больно пинает меня босой ногой Глиста. — Солнце заслоняешь!

Я делаю шаг в сторону, пропуская к Глисте солнце. Но и отсюда меня гонят дальше. Однако всему бывает конец, и я усаживаюсь на пригорке седьмым по счету.

— Эх, кипяточку бы сюда! — совсем по-взрослому вздыхает Глиста и принимается за хлеб. Ест он жадно, ни на кого не глядя, подбирая с сомкнутых колен крошки.

Пацаны цепкими взглядами провожают каждый кусок. Я тоже, как и все, смотрю ему в рот.

Кто-то не выдерживает и просит:

— Дай куснуть?

— Чего раньше не сказал? — спрашивает Глиста, запихивая в рот остатки хлеба.

И в мою сторону:

— Его вон спросите, почему мало принес?

Все осуждающе смотрят на меня.

Сидящий рядом Ворона отвешивает мне здоровый щелбан.

— Дохлая ворона! — огрызаюсь я.

Ворона тут же набрасывается на меня и начинает сдирать штаны. Я как только могу сопротивляюсь. Но он и старше и сильнее и ему без особого труда удается обнажить мой петушок.

— Смотрите! — кричит он. — Вон обрезанный!

Я пытаюсь вырваться, но он изо всех сил прижимает меня к земле.

— Покажи!.. Покажи! — слышу я у своих ног ребячьи голоса.

В этот момент Ворона, зазевавшись, подставляет мне свой локоть, и я что есть силы впиваюсь в него зубами. Мой мучитель орет благим матом и отпускает меня.

Я вскакиваю и быстро натягиваю штаны.

Ворона трясет укушенной рукой. Будет знать, сволочь!

Впрочем, мои сегодняшние злоключения не кончаются этой стычкой.

— За то, что кусается, будем судить, — вдруг объявляет Глиста, отец которого работает ночным сторожем в народном суде. Это я знаю от мамы.

Мы снова в том же порядке (почти в том же порядке, потому что Ворона пересел на новое место, подальше от меня) рассаживаемся на пригорке.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — возвещает Глиста. — Подсудимый Терпеливый, встать!

Я встаю.

— Подсудимый Терпеливый приговаривается к штрафу, — гнусавым голосом продолжает Глиста, — приговаривается принести шесть толстых ломтей хлеба, по ломтю на каждого!

Все оживляются. Меня же охватывает ужас: шесть ломтей — это целая буханка. Ее исчезновение будет обнаружено сразу, как только мы сядем за стол. Одна надежда — растянуть выплату штрафа на несколько дней, ежедневно прибавлять понемножку к каждой порции. Но согласится ли Глиста на такую отсрочку?

— Когда принести? — спрашиваю я осторожно.

— Ты что, недоразвитый? Не понимаешь?.. Прямо сейчас! — говорит Глиста, отрезая мне все пути к отступлению.

— Я лучше каждый день буду, — слышу я свой жалобный голос.

— Смотрите, каждый день! — возмущается Глиста. — А мы сейчас жрать хотим!

— У нас всего полторы буханки, — честно признаюсь я.

— Слышите, полторы? — язвительным голосом обращается Глиста к приятелям. — Будто мы не знаем, что у евреев все кладовки забиты ленинградскими буханками и колотым сахаром! До самого потолка!

У мальчишек загораются глаза. Они верят Глисте, хотя большинство из них побывало у меня дома и хорошо знает, что в кладовке, где мы любим прятаться, ничего, кроме разного старья, нет.

— Неправда! — возмущенно кричу я.

— Вот выколю тебе глаза!.. У-у-у! — Глиста тянется к моему лицу двумя растопыренными пальцами.

— Только попробуй! — неизвестно чем угрожаю я.

Пальцы с густым черноземом под ногтями приближаются к моим глазам. Еще секунда, и они упрутся прямо в зрачки. И все-таки я не отклоняюсь, не отвожу глаз. Да и Глиста не решается дотронуться, что-то его удерживает.

— И не моргает? — раздается чей-то заинтересованный голос.

— Нет, — отвечают ему.

— Терпеливый, — вспоминает третий.

— Ну, ладно, — сдается Глиста и строго бросает: — иди, и без хлеба не возвращайся!..

При упоминании о хлебе у мальчишек опять загораются глаза. Я чувствую, что без хлеба они меня не примут. Но как я могу отдать им последнее… почти последнее? Да меня тут же схватят за руку домашние!

Словом, несмотря на одержанную над Глистой победу, настроение у меня хуже не придумаешь.

С поникшей головой я плетусь домой…