Хит-парад в Нэшвилле - [28]

Поэтому действия группы особого назначения в Нэшвилле не имели ничего общего с операцией по спасению. Цель оставалась той же, что и вначале; ничего не изменилось, кроме обстоятельств. Болан знал, что Андерс и Ранджер испытывали такую же тревогу о судьбе Карла Лайонса, как и он сам. Но он также знал, что эта тревога не могла существенно повлиять на план игры. Цель была все та же — победа. Вот почему они призвали на помощь Болана, а не протрубили отбой и не бросили все силы на поиск и спасение друзей.

Они, несомненно, были хорошими солдатами. И Болан уважал их за это. Он также понимал, почему Тоби Ранджер рассвирепела, когда в самый решающий момент схватки он предпринял свой маневр. Ее с самого начала беспокоило, что Болан будет вести свою собственную игру вместо того, чтобы действовать по их плану; беспокоило, что он ввяжется в рукопашный бой и разорвет тонкую невидимую сеть, раскинутую группой от улицы до роскошных апартаментов, чтобы выследить и заманить противника в ловушку.

Хотя они были друзьями и даже любовниками и Мак знал, что она уважала его личную войну против мафии, для Болана не было секретом, что она больше доверяла своим решениям, чем его тактике. Она видела в нем лишь мстителя-одиночку, который сегодня — тут, а завтра — там, временного и обреченного участника войны с организованной преступностью.

Однажды, в одну из их райских встреч, она сказала ему: «Я хотела бы сделать из тебя настой, „Капитан Храбрость“, и разлить его по бутылкам. Это был бы твой величайший подвиг. Тогда, возможно, мы бы смогли сделать маленькую инъекцию твоего мужества каждому полицейскому страны. Совсем немного — одну лишь инъекцию каждому. Вот тогда мы бы увидели, что в этой запуганной бандюгами стране действительно наводится порядок».

Тогда он ответил ей довольно игриво: «Не могли бы мы оставить несколько инъекций для нас с тобой?»

Тоби возразила в своем неподражаемом стиле: «Не выпендривайся передо мной, герой! Когда ты с этим покончишь, тебе нечего будет вводить. Ты делаешь инъекции не шприцем, а пожарным шлангом. Когда родник иссякнет, тебя придется хоронить шприцем».

— О чем мы говорим, о любви или о войне? — спросил он ее.

— О том и о другом, — ответила она. — И там, и тут ты действуешь так, будто завтрашнего дня не существует.

Именно так. Для Мака Болана не существовало завтра. И он это знал.

И именно поэтому он не любил отсиживаться и выжидать. Он должен делать то, что может, пока может. Для него всегда существовало только сегодня.

Но сегодня Тоби могла отбросить свои страхи. Он не собирался портить их игру. Он еще не настолько свихнулся, чтобы ставить им палки в колеса. Сейчас он должен найти Карла Лайонса... живого или мертвого. Мак надеялся увидеть его живым и здоровым. И он сделает все, что в его силах, чтобы помочь федералам в их игре. Но если поставить вопрос ребром: Лайонс или игра, Болан знал, что выберет Лайонса. Потому что, честно говоря, Мак был не в восторге от плана, по которому работала группа. Он уважал этих людей, любил их — всех и каждого, но не верил, что их ответ мафии был наилучшим. Ему уже доводилось видеть, как многие такие игры оканчивались пшиком, несмотря на затрату огромного количества времени и долларов, на привлечение блестящих рук и мозгов; все уходило, как в песок, в то время как преступные хозяева Америки продолжали делать свое грязное дело, открыто издеваясь над американской системой правосудия.

В то же время Мак считал свой ответ на вызов, брошенный мафией обществу, наиболее радикальным. Для тех, кому он предназначался, он был окончательным. Он не допускал никаких юридических уверток, взяток, передаваемых под столом, никакого битья в грудь и взывания к закону для тех, кто плевал на «Билль о правах». Мафия знала о существовании суда Мака Болана. Они знали также, что представали перед этим судом голыми, а покидали его одетыми в окончательный и не подлежащий обжалованию закон существования. Они уходили мертвыми — приговоренными своими собственными делами и казненными своими собственными судьбами.

Я им не Судья.

Я им не Приговор.

Я — Палач.

Помести это в бутылку, Тоби. А затем пульверизатором распыли над страной, чтобы все американцы вдохнули его с воздухом, и тогда, быть может, все спецгруппы, где бы они ни были, смогут отправиться домой и играть в тихие игры любви, счастья и созидания.

Конечно, этого не произойдет. Полпроцента американского общества продолжит пожирать остальную здоровую часть. А безмятежные стада все так же будут щипать травку, даже не замечая исчезновения то одного, то другого агнца, если их измученные пастыри по-прежнему будут нести охрану с сетями вместо дубинок.

Болан не был пастырем. Он был овцой в волчьей шкуре. И он носил с собой самую большую дубинку, какую мог найти.

Ну, хорошо, Тоби, хорошо. На сей раз, насколько позволят обстоятельства, он будет держать дубинку в чехле и примет участие в игре их группы, но только до определенного момента, до определенной точки. Эта точка находится в нескольких шагах от рубежа, отделяющего жизнь Карла Лайонса от его могилы. Это не игра в спасителей и преступников. Это игра в жизнь и смерть — единственная важная игра для Мака Болана.