Хищная птица - [3]

— Тьфу ты, окаянная душа… Разве полагается мужних жен зря целовать? Ежели бы у меня был настоящий муж, так он бы показал тебе… А ты, пьяница, чего смотришь? — накинулась она с деланным азартом на мужа. — Какой ты муж, когда всякий у тебя на глазах может делать с женой, что хочет…

Савва Ермилыч только замахал руками, но на всякий случай выставил кресло впереди себя как баррикаду: Марья Митревиа в гневе отличалась большой скоростью на руку. В периоды запоя она сильно колотила мужа чем попало, причем имела дурную привычку орать на весь дом благим матом, так что незнакомый человек мог подумать совершенно наоборот, то есть что пьяный Савва Ермилыч бьет ее, а не она его. Впрочем, сейчас его спас Степан Иваныч, который дрожащими руками налил рюмку мадеры и, расплескивая вино, поднес ее Марье Митревне.

— Ангел, прикушайте…

— Отстань ты, греховодник! — уже смягченно проговорила Марья Митревна, принимая рюмку. — Пьете тут, как дудки…

— Натура такая, Марья Митревна… И неприятно, а пьешь.

Эта короткая сцена сразу успокоила Марью Митревну. Значит, давешняя погоня была пустяки: просто кто-то ехал позади, а ей с Акинтичем показался ревизор. Хорош ревизор, когда его хоть выжми — вон как насосались с благоверным муженьком!.. Она даже улыбнулась и подсела к столу.

— Хоть пригубьте, ангелочек, — упрашивал Кульков, — хотите, на коленях буду просить?..

Марья Митревна сама любила выпить, но делала это потихоньку ото всех, так что об этом не подозревал даже муж. А сейчас она сделала вид, что пьет из вежливости, чтобы не обидеть дорогого гостя.

— Ну, уж так и быть… — жеманилась она, прихлебывая вино маленькими глотками. — Уж только для тебя, Степан Иваныч…

— Ох, мать честная, вот уважила! Еще рюмочку, ангелушка…

Марья Митревна выпила вторую рюмку и раскраснелась. Ей сделалось вдруг так легко-легко, и она смотрела немного осовелыми глазами на топтавшегося на одном месте ревизора. И чего в нем страшною, подумаешь?.. Она его боится, а он к ней целоваться лезет… Уж истинно, что одна бабья глупость. Но эти легкие мысли скоро были нарушены пьяной болтовней ревизора. Положим, он и всегда плел невесть что под пьяную руку, а трезвым не бывал, но Марью Митревну взяло большое сомнение.

— Э, все меня считают пьяным дураком… — бормотал он, причмокивая и подмигивая. — А вдруг я окажусь умным? Хе-хе… Худо будет. Может быть, я и сегодня хотел быть умным? Ха-ха… Ведь хорошо быть умным, Марья Митревна? Ведь вы, душенька моя, приторговываете краденым золотишком…

— Перестань ты молоть, Степан Иваныч… Что только и скажешь?

— Нет, я к слову… А вдруг я умный: сейчас понятых… этак вечерком… обыск… хе-хе!.. А где-нибудь в уголочке и запрятан кожаный мешочек, да не с золотом, а с платиной… Все бывает, душа моя. На людях и смерть красна… Люблю я вас, а ежели говорить правду, так все вы воры… хе-хе! А ты не обижайся, ангелушка. Любя говорится…

Смущение Марьи Митревны увеличивалось еще больше тем, что Савва Ермилыч, вместо того, чтобы обидеться, хихикал, как дурачок, закрывая рот рукой. Самые строгие взгляды жены только сильнее разжигали эту веселость.

— Ох, матушка, уморила! — бормотал он, отмахиваясь рукой. — Так все воры, Степан Иваныч? Веселенькая компания, нечего сказать… А тебе выходит семейная радость вполне: получай родственников.

Марья Митревна, наконец, обозлилась. Перед ней были не муж и ревизор, а два пропойца. Она ответила в том же шутливом тоне, как говорил Кульков:

— А ты около себя поближе поищи вора-то, Степан Иваныч… Не тот вор, кто ворует, я кто вора покрывает.

— Правильно. Беру, только беру, душа моя ангельская, натурой: вот сигарок хорошеньких пришлешь — возьму, винца хорошего — тоже, балычка донского, икорки астраханской — все возьму да еще тебе же спасибо скажу. А вот денег, мать моя, не случалось брать… Не случалось, родная. Ни богу, ни черту не грешен… Хе-хе!.. Пьян да умен — два угодья в нем. Так-то, Марья Митревна…

— Чужая душа потемки, Степан Иваныч. Ежели кто и берет, так руки-ноги не оставляет…

— Пустое, мать… А я так буду говорить: ездил я вот сейчас по дороге на Колчедан… так… прокатиться… Кабы снег не пошел, так до Елисея Иваныча бы вплоть доехал. Хорошие у него пельмени жена делает… Еду я, а впереди кошевка… хе-хе! Я за ней, а она от меня… хе-хе! Из глаз так и ушла… Кабы я злой человек был, так разве бы выпустил добычу из рук? Начальство к празднику бы награду дало за поимку хищника…

— А может, так кто ехал?

— У меня нюх, сударыня, есть…

— Просто поблазнило тебе, Степан Иваныч…

— Я и сам то же думаю… Ну, да не в этом дело. Люблю я пошутить… хе-хе!.. А в другой раз и пожалеешь…

Кульков хлопнул Марью Митревну по плечу и, наклонившись к уху, шепнул;

— А настоящий, хороший петух никогда курицы не обидит… Вот ты и мотай себе на ус, мать. Хе-хе!

Кульков действительно взяток не брал, что было хорошо известно всем, но под пьяную руку любил поломаться. Марья Митревна поняла одно, что он ее узнал давеча, но хотел только попугать на всякий случай. А впрочем, кто знает, что у него было на уме…

Скоро Кульков совсем напился и, обнимая Савву Ермилыча, говорил заплетавшимся языком: