Хирург - [27]

— Ладно, я останусь и включу тебе книгу после перевязки. Через полчаса Аллочка выключит, потому что тебе пока нельзя перенапрягаться.

«Можно подумать, я не напрягаюсь, думая о разных кошмарах. Эх, знал бы ты, о чём мои мысли! Пулей бы вылетел и больше не вернулся бы».

До чего же неприятной была перевязка! При каждом прикосновении внутри головы как будто что-то взрывалось. А ведь это только бинты развязывают. Когда в лоток полетели ватки, боль достигла апогея. Ольга зажмурилась. Процедура длилась целую вечность. Прикосновения прекратились, но в голове как будто пульсировал нарыв.

— Всё, уже всё, — проговорил Эдуард, вытирая её щёки.

Девушка приоткрыла глаза. Даже движения век причиняли страдание.

— Ты губу прокусила, — Ольга ощутила, как он давит на щёки, пытаясь открыть её рот.

«Чувства возвращаются! Господи! Это же счастье!»

А вот прикосновения салфетки к губам она не заметила.

— Пора ставить капельницу, — словно извиняясь, проговорила медсестра. — И колоть обезболивающее.

«Вот тебе и сказки на ночь»…

Он пожал плечами и сказал:

— Всё-таки не судьба тебе плеер послушать. Завтра я зайду с утра. Пока!

«Странный человек».

Единственным её удовольствием был морфий. Теперь она поняла, зачем наркоманы колются. Мир жесток и несправедлив. Принял дозу — и ты паришь в облаках.

Проснулась Ольга среди ночи. В её палате свет горел постоянно, но за окном было темно. День и ночь поменялись местами и лишились смысла. Прибор у стены уже не пищал — беззвучие казалось плотным, материальным. В гробовой тишине сознание рождало монстров прошлого. Девушка боролась с ними, но проигрывала. Всё, что ей оставалось — смиренно плыть по течению воображения, которое взбунтовалось и вышло из берегов.

Раньше Ольга считала позорным плакать на людях. Сейчас же она расклеилась, и слезам не было конца. Она тонула в жалости к себе, ворошила старые раны с усердием маньяка.

Больше всего страданий причиняли воспоминания о Вано. Память снова и снова возвращалась в минуту, когда Ольга села в проклятый автомобиль. И ведь понимала, что вернись она в решающий момент с теперешними знаниями, поступила бы так же — не покорилась бы этому уроду ни за что на свете.

Воображение рисовало исходы, где всё благополучно. Можно было убежать, когда Вано покупал шампанское. Можно было по пути к морю попроситься в туалет и скрыться. И почему она не послушала внутренний голос? Сейчас спала бы, как миллионы счастливых людей. И вообще, зачем села в машину? Видела же, какое убожество за рулём.

«Дура, — ругала себя Ольга. — Комфортом соблазнилась. Ножки пожалела. Лежи теперь, как овощ на грядке, и не скули. Поделом тебе».

Когда тема недавних событий себя исчерпала, появилась тоска по близким. Если бы мать пришла хотя бы на пять минут, села рядом, положила руку и на лоб и сказала: «Держись, дочка, всё будет хорошо», Ольга всё бы ей простила.

«Зачем она меня родила? Или восемнадцать лет назад я была ей нужна, а потом стала помехой? Скорее всего, она для отца рожала. Надеялась, что ребёнок его удержит — не удержал. Получилось, напрасно мучилась. Скорее всего, так и было. Она родила второго ребёнка только потому, что отчим настоял, и назвала Тарасом — так, как он велел. Выходит, если отчим уйдёт к любовнице, Тарас тоже будет ненужным?»

Вдалеке застонала женщина, сорвалась на крик, забормотала.

«Ад, наполненный стонами. Так сделано специально, чтобы не страшно было отправляться на тот свет. Вряд ли там хуже».

Так она промучилась, пока за окнами не посветлело небо. Зарычали моторы машин, застонал ранний троллейбус. Кто-то пробежал по коридору. Скрипнула дверь. Стоны усилились, женщина перешла на крик. Она орала утробным голосом одержимой. Что с ней? Когда больно, кричат не так. Голос тише, тише. «Наверное, успокоительное укололи», — утешила себя Ольга. Радовалась она недолго — в соседней палате замычал больной с красивой фамилией Орёл.

«Интересно, какой он?» Представился худой высокий мужчина с греческим носом и полоской сжатых губ. Нет, не так. Она стёрла образ из сознания, как рисунок со школьной доски. Теперь Орёл стал тучным, краснолицым, с пористым сизым носом и мясистым затылком.

— Доброе утро, Ольга.

Девушка вернулась из мира грёз: перед ней стоял Эдуард.

— Скучно тебе?

Она моргнула два раза и закатила глаза.

— Верю. С ума сойти можно. У меня добрые вести: медики разрешили оставить у тебя это, — он поставил на тумбочку ноутбук. — Будешь смотреть фильмы. Ты быстро идёшь на поправку, через два дня тебя переведут в другую палату.

«Какая разница, — думала девушка. — Что так четыре стенки, что этак. Вот, если бы он сказал, что я через два дня смогу ходить, тогда я порадовалась бы».

Пока у неё была одна радость — визиты Эдуарда. Он стал своего рода мостом, связывающим её разум с миром, который за стенами. Ясное дело, за его благотворительностью стоит какой-то интерес, но сейчас не время строить предположения. Что бы им ни двигало, если это поможет стать на ноги, любой выставленный счёт окажется приемлемым.

Странный он человек. На губах милейшая улыбка, а в глазах — напряжённая работа мысли, будто он перемножает в уме многозначные числа.