Хирург - [24]

Значит, всё-таки выжила, подумала Ольга и захотела поднять руку, чтобы вытереть слёзы… не получилось. Она вообще не чувствовала рук. Ни рук, ни тела, ни даже языка. В нормальном состоянии она ощутила бы, как отчаянье сжимает горло, как щемит в груди и сердце начинает трепетать. Сейчас же не получается даже закричать. Только слёзы всё катятся и катятся, но — никакого облегчения.

Пип-пип-пип-пип — зачастил аппарат, на звук которого Ольга перестала обращать внимание.

Пару лет назад она смотрела фильм про девушку-боксёра, которая сломала шею, и её парализовало. Она не могла даже глотать, только глазами водила и просила смерти. Весь фильм Ольга ждала, что девушка поправится, но чуда так и не случилось. В реальности чудес не бывает.

Сквозь пелену слёз Ольга увидела силуэт, склонившийся над кроватью, и заморгала часто-часто, чтобы рассмотреть гостя. Белый халат, тёмные коротко подстриженные волосы — врач. Салфеткой он вытер её щеки.

— Добрый день, малышка, — голос врача был низким, рокочущим, как сигнал парохода. — Знаю, он не кажется тебе добрым, но это пока. Я здесь, чтобы вернуть тебя к нормальной жизни.

«Трепло, — мысленно сказала Ольга, отмечая, что голова начинает раскалываться. — Ты же знаешь, что я безнадёжна».

Мужчина словно прочёл её мысли:

— Я честен перед тобой. Как скоро ты поправишься, зависит только от твоего упорства.

Откинув одеяло, он поднял Ольгину руку — тонкую, бледную, с фиолетовым синяком на сгибе локтя. «Моя рука, — подумала девушка и зажмурилась. — Будто чужая». И вдруг — словно пчела ужалила. Глаза невольно открылись: в руках врача была иголка.

— Видишь, ты чувствуешь боль. Это хорошо, — он улыбнулся. — Значит, ты поправишься.

И снова покатились слёзы. На этот раз — слёзы радости.

— Ну, успокойся, — он терпеливо вытирал её щёки и нос. — Знаю, что тебе пришлось пережить, но всё позади. Тише, а то голова разболится.

О, как хотелось всхлипывать, скулить, но не получалось.

— Меня зовут Эдуард, для тебя Эд, — представился он, когда Ольга успокоилась.

«Дядя Эдик», — мысленно съехидничала она, разглядывая глубокие морщины возле его губ и седину на висках. Он не был симпатичен и даже привлекателен, но в нём чувствовалось природное благородство.

— Теперь попытаюсь узнать твоё имя. Давай я буду задавать вопросы, а ты отвечать. Если «да», ты моргаешь два раза, если «нет» — один. Поняла?

Ольга дважды моргнула.

— По взгляду вижу — ты волевой человек, значит Яна, Лена, Тамара. Нет? Пробую ещё раз: Люда, Оля, Татьяна? Есть? Угадал. Люда? Нет. Ольга? Ясно — Ольга. Вот и познакомились.

Он сел на край койки.

— Теперь я тебе кое-что расскажу. На твоём месте обычный человек не выжил бы, так что не удивляйся, если медики будут вести себя странно. Главное, верь мне. Вижу, тебе интересно, что с тобой. Отвечу, у тебя была травма головы, и ты перенесла сложнейшую операцию. Шанс был один из ста, но я настоял на операции. Как видишь, не ошибся.

— Эдуард Евгенич, шо там? — донёсся женский голос.

За спиной Эдуарда возникло круглое лицо медсестры.

— Откуда вы знаете, как её звать?

— Она сама мне сказала. Людочка, если бы ты была более чуткой к больным, то узнала бы много интересного. Например, что они тоже люди.

— Я одна, а их много, — фыркнула она, сверкнула глазками-буравчиками.

Эдуард снова обратился к Ольге, и его голос оттаял:

— Держись. Я зайду завтра.

«Пожалуйста, не уходите», — мысленно взмолилась девушка, но он, понятное дело, не услышал. Осталась только эта страшная женщина. Люда — людоедка. На её лоснящемся лице почти не было морщин, сложенные бантиком губы казались кукольными. В комплекте с маленьким вздёрнутым носом всё это должно смотреться мило, но налитый свинцом взгляд делал её похожей на куклу-убийцу из фильма ужасов.

С нескрываемым отвращением она откинула одеяло, скривилась и вышла. По коридору прокатился её истошный вопль:

— Анька! Анька! Ходь сюды!

На смену Людоедке пришла Анька. Даже не Анька — Анечка — худенькая брюнетка с тёмным пушком над губой.

Горестно вздохнув, она перевернула Ольгу на живот. Запахло острым, кислым. С таким же вздохом санитарка перевернула больную обратно, поправила подушки. Она обращалась с Ольгой как с растением, которое нужно поливать и удобрять.

— Смотри у меня, Евгенич казав, шо за цю огуречину шкуру спустыть, — донеслось недовольное бормотание людоедки.

«Господи, за что? Они считают меня растением. И ведь это так. Разве имеет право называться человеком тот, кто справляет нужду под себя и не может даже пальцем пошевелить?»

Зашаркали по коридору. «Наверное, кто-то из персонала — больные по реанимации не ходят. Бедные, бедные люди! Им не то, что не сочувствуют — их ненавидят. Разве можно таких людоедок допускать к больным? Один её вид может усугубить болезнь. Вот, выздоровею… если выздоровею, и пойду работать санитаркой. Хоть чем-то буду помогать несчастным».

Ход мыслей нарушила людоедка с капельницей. Она то исчезала из поля зрения, то появлялась.

Щёлкнула по капельнице, нагнулась. Вынырнула, покрутила колёсико. Капли закапали быстро, почти сливаясь в струйку. Следя за каплями, Ольга соскользнула в сон.

Разбудили её шаги всё той же медсестры, забирающей пустую капельницу.