Хиросима - [7]

С холма ему открылся поразительный вид. Не только небольшой кусок Кои, как он ожидал, но и вся Хиросима — насколько можно было разглядеть через затянутый пылью воздух — испускала ужасные густые испарения. То тут то там через пыльную пелену пробивались клубы дыма. Он не мог понять, как совершенно безмолвное небо могло принести такие чудовищные разрушения: были бы слышны даже несколько самолетов, летящих очень высоко. Вокруг горели дома, и, когда начали падать крупные, размером с большие бусины, капли, у него мелькнула мысль, что это вода из шлангов пожарных, которые прибыли бороться с огнем. (На самом деле это были капли конденсированной влаги, падавшие из жаркого вихря пыли и продуктов распада, который уже поднялся на много километров в небо над Хиросимой.)

Господин Танимото отвернулся от этого ужасного вида — и вдруг услышал, как его зовет господин Мацуо, спрашивает, все ли с ним в порядке. Спальные принадлежности, хранившиеся в прихожей, надежно укрыли господина Мацуо в развалившемся доме, и теперь ему удалось выбраться из-под обломков. Господин Танимото едва ему ответил. Он думал о жене и ребенке, о церкви, о доме, о прихожанах — обо всех, кто был в этом жутком мраке. В ужасе он снова побежал — на этот раз в сторону города.

Госпожа Хацуё Накамура, вдова портного, после взрыва выбралась из-под развалин своего дома и увидела, что Миёко, младшая из трех ее детей, завалена по грудь и не может пошевелиться. Женщина поползла к ней через обломки, хватаясь за бревна и отбрасывая куски черепицы, судорожно пытаясь освободить дочь. Затем откуда-то снизу, будто из пещеры, до нее донеслись два слабых голоса: «Таскэтэ! Таскэтэ! Помогите! Помогите!»

Она стала звать по имени десятилетнего сына и восьмилетнюю дочь: «Тосио! Яэко!»

Голоса снизу ответили.

Госпожа Накамура оставила Миёко, которая по крайней мере могла дышать, и принялась лихорадочно разгребать завал над тем местом, откуда доносились голоса. Дети спали метрах в трех друг от друга, но теперь казалось, что они совсем рядом. Мальчик Тосио, судя по всему, мог двигаться: она чувствовала, как он пытался расшевелить груду дерева и черепицы, которую она разбирала сверху. Наконец она увидела его голову, ухватилась за нее и поспешно вытащила сына. Его ноги запутались в противомоскитной сетке, да так, будто кто-то специально их в нее обернул. Тосио рассказал, что его швырнуло через всю комнату и в завале он лежал прямо на сестре. Яэко подала голос и сказала, что не может пошевелиться: что-то придавило ей ноги. Госпожа Накамура снова принялась за завал, расчистила участок над головой у дочери и стала тянуть ее за руку. «Итай! Больно!» — заплакала Яэко. Госпожа Накамура закричала: «Сейчас нет времени разбираться, больно или нет!» — и выдернула хныкающую дочь. Затем она освободила Миёко. Дети были грязные, все в синяках, но оба без единого пореза или царапины.

Госпожа Накамура вывела детей на улицу. Они были в одних трусах, и, хотя день стоял очень жаркий, она, совершенно сбитая с толку, стала переживать, чтобы никто не замерз. Поэтому она вернулась на развалины дома, откопала узел с одеждой, который она припасла для экстренного случая, и надела на детей штаны, кофты, ботинки, подбитые ватой шлемы бокудзуки, которые нужно было надевать при авианалетах, и даже — вопреки всякому здравому смыслу — куртки. Дети молчали и только пятилетняя Миёко постоянно спрашивала: «А почему уже ночь? А почему наш дом упал? А что случилось?» Госпожа Накамура, которая понятия не имела, что произошло (разве не было отбоя воздушной тревоги?), оглянулась и сквозь тьму увидела, что в ее квартале не уцелело ни одно здание. Дом, который ее сосед сносил ради прокладки противопожарной полосы, теперь был тщательно, пусть и довольно грубо, стерт с лица земли; а сам хозяин дома, пожертвовавший им ради безопасности общины, мертв. С другой стороны улицы подошла госпожа Накамото, жена председателя соседской ассоциации противовоздушной обороны; голова у нее была вся в крови, она сказала, что у ее ребенка очень сильные порезы — нет ли у госпожи Накамуры бинтов? Бинтов у госпожи Накамуры не было, но она снова полезла на развалины своего дома, выудила из-под них белую ткань, которую использовала для шитья, разорвала ее на тонкие полоски и отдала их госпоже Накамото. Доставая материю, она заметила в завалах свою швейную машинку — она вернулась и вытащила ее на поверхность. Очевидно, носить с собой машинку она не могла, поэтому, не долго думая, погрузила символ своего благосостояния в емкость, много недель служившую символом безопасности, — бетонный резервуар для воды, который стоял около дома: городские власти приказали всем жителям соорудить такие на случай бомбардировок зажигательными снарядами.

Перепуганная соседка госпожи Накамуры, госпожа Хатая, позвала ее с собой укрыться в парке Асано [9] у реки Кио — он принадлежал богатому семейству Асано, которое раньше владело пароходством Toyo Kisen Kaisha. Именно туда предписывалось отправляться жителям района при эвакуации. Увидев, что в одной из близлежащих руин вспыхнул огонь (большинство возгораний в Хиросиме — если не считать самого центра взрыва, где пожары спровоцировала сама бомба, — начались из-за того, что легковоспламеняющиеся обломки домов падали на кухонные плиты и оголенные провода), госпожа Накамура предложила попробовать его потушить. Госпожа Хатая возразила: «Что за глупости. А если вернутся самолеты и скинут еще больше бомб?» Так что госпожа Накамура вместе с детьми и госпожой Хатая отправилась в парк Асано, захватив рюкзак с одеждой, одеяло, зонтик и чемодан с вещами, которые она припасла в своем бомбоубежище. Они спешно шли среди развалин, из-под которых то тут то там раздавались приглушенные крики о помощи. По дороге к парку Асано им попалось всего одно здание, которое стояло почти невредимым, — дом миссии иезуитов рядом с католическим детским садом, в который госпожа Накамура на время отдала Миёко. Проходя мимо него, они увидели отца Кляйнзорге в окровавленном белье — он выбежал из дома с маленьким чемоданчиком в руках.