Хинельские походы - [93]

Тем временем все девять хат выселка окружались полицаями. Сомкнув кольцо, они уверенно направились к крайней хате.

— Сдавайся, Солодков! — кричали они. — Знаем, где вы сидите!

— Вас только трое! — услыхали партизаны злорадный голос Плехотина. — Все равно, не уйти вам!

Щеглов пробудился от окриков, заглянул в щель на крыше.

— Сдавайтесь, не то запалим хату! — крикнул Плехотин.

Прошло еще несколько томительных минут. Снова послышался тот же голос:

— Хозяйка! Выходи, если жить хочешь!..

Партизаны не откликались.

— Кидай! — раздалась чья-то команда.

Хата дрогнула. Потянуло чадом и пылью. Голоса заспорили:

— Да там никого нету!

— Сбрехала девчушка!

— Ушли…

— Надо поглядеть…

— Иди!

— А сам?

— И я пойду.

— Треба троим!

— А ну, пошли! Подумаешь: трех бандитов испугались! Марш за мной, вояки! — распоряжался начальник полиции.

— Лезь на горище!

— А сам?

— Говорю, лезь!

— Ну так и полезай!

— Оба лезьте!

Черная дыра чердачного помещения пугала полицаев своим безмолвием.

Двое наиболее смелых начали лезть сверх, тыча стволами винтовок в темноту.

И когда голова первого оказалась на уровне потолка, в упор, в переносицу ему, грянули одновременно два выстрела.

Щеглов бросил две гранаты и прыгнул в пыльное облако, на двор, перемахнул через плетень и скрылся в кукурузе. Солодков с Ивановым следовали за ним. Добежав до пшеничного поля, Щеглов выпрямился во весь рост и погрозил полицаям кулаком. В ту же секунду застучал пулемет, длинная строчка его прошила лейтенанта. Он упал навзничь, подхваченный товарищами.

К пулемету присоединились одиночные выстрелы. Партизаны не отвечали. Стрельба оборвалась. Солодков и Иванов оставили убитого товарища и подползли к краю поля.

— Заряжай, — сказал Иванов. — Давай!

Партизаны выстрелили. Рыжий полицай бросил винтовку и, схватившись за живот, побежал обратно.

— Побежим и мы, — сказал Иванов.

Тяжелые колосья стегали по их лицам. Вслед им снова пустили пулеметную очередь.

Солодков присел от боли, ноги его подкосились, он застонал и тяжело рухнул на землю.

— Пристрели, — попросил он Иванова. — Сил нет…

— Найдешь силы, помалкивай, — произнес Иванов и, продев правую руку за ремень карабинки, подставил свою спину Солодкову.

Скрипя зубами и обливаясь по́том, Иванов полз, сгибаясь под тяжелой ношей… В глубокой канаве он свил жгут из своей рубахи и крепко стянул им ногу Солодков а в двух местах.

Полицаи продолжали обстреливать поле.

Сбросив лишнюю одежду и сапоги, Иванов понес Солодкова, выпрямившись во весь рост. Канава увела их к житному полю.

Там, скрытые высокой густой рожью, они вдруг натолкнулись на небольшого коренастого парня.

Тот, не говоря ни слова, принял ношу Иванова на себя и пошел с ним рядом.

— Кто ты? — спросил Иванов, когда немного отдышался.

— Астахов Роман, — назвался парень, с виду кадровый боец Красной Армии. — Лейтенант Астахов, — уточнил он и пояснил, что он — здешний, из Барановки родом, а под Воронежом попал в окружение.

— К вам, к партизанам, сейчас иду, — скупо добавил Астахов.

— Кто тебе сказал, что мы партизаны?

— Неграмотному ясно, Кто еще со сволочью будет драться? Я с начала за вами подглядывал, только стрелять начали…

Глава XVII ОДНИ В ХИНЕЛИ

Июльским вечером у развалин дома лесника, где в начале зимы жил Хохлов со своим отрядом, кипели страсти. Еще издали я услышал голос Фисюна.

— Кибитовать надо! — говорил он тоном, не допускающим возражений, — Фисюна германцем не запугаешь! Ты еще без штанов под стол лазил, когда я тут немцев лупил!..

На поляне собрались все коммунисты первой группы: Анисименко, парторг Лесненко, Петро Гусаков, Сачко и политрук первого взвода Бродский. Анисименко пригласил на собрание также средний комсостав, Фисюна и начштаба Фильченко, которые, отказавшись от компании Тхорикова, пришли в Хинель вслед за нами.

Когда Фисюн высказал опасение за судьбу отряда, Буянов улыбнулся и, наклонившись к нему, шепнул так, чтобы слышали все присутствующие:

— А ведь ты, Порфирий Павлович, боишься! Признайся по совести…

Этим он высек искру, которая и воспламенила наше партийное собрание.

— Не боюсь я немцев, а тем более параз, предателей! — гремел Фисюн. — Но то, что вы проглядели Плехотина и шпионов к себе в шалаш пускаете, я не могу назвать иначе, как, по меньшей мере, ротозейством.

— А вы разве не знали, что Плехотин у вас в отряде? — напомнил Лесненко.

— Ну, знал, — проговорил Фисюн. — И давно его знаю, да только всегда помню, что он родич Процека и никогда петлюровским последышам не доверяюсь… Кибитовать надо…

Фисюн сочно сплюнул, а это означало, что он крайне недоволен и работой парторга Лесненко.

— Угробят отряд! — проговорил Фильченко.

Собравшиеся зашумели:

— Ну, уж и пропали!

— Отлил пулю!

— Перепугал! Хо-хо!

— Да вы случайно под Грудской уцелели! Только что штаны там не оставили, — не унимался Фильченко.

— А вы? Что теперь на месте Герасимовки? Головешки? — уколол начальника штаба Сачко.

— Факт, — загорелся Буянов, — если уж говорить про штаны, так это вы оставили их на берегу Неруссы — севцы рассказывали нам, как ваши реку переплывали. Кое-кто и оружие утопил в Неруссе.

— На войне не без этого, — обрезал Буянова Фисюн. — Ты бы видел, как жмут на нас и с земли, и с неба. А смеяться стыдно над этим…