Химмельстранд. Место первое - [122]

Леннарт.

– Мы, наверное, двинемся, – сказал он. – От нас все равно толку мало, только мешаем.

– Он хочет, чтобы я ушла.

– Простите?

– Он так сказал. Маме пора идти.

Она встала и двинулась к двери.

– Погодите! – воскликнул Леннарт. – Куда идти?

– Не знаю. Но он так сказал. Раз он так сказал, я ухожу.

В этом месте, куда их забросила неведомая рука, понятно только одно – то, что ничего не понятно. Они здесь беспомощны, как новорожденные. Выброшены в неизвестность, где все новое. Им страшно, но и новорожденных пугает знакомство с огромным и совершенно чужим миром, наверняка представляющимся им как абсолютный, непознаваемый хаос. Но так же как в любом ребенке заложен механизм, призванный шаг за шагом вносить в хаос закономерность, так и Карина начала угадывать некий, хоть и непонятный, порядок. А заключается он вот в чем: как только она пытается понять или, по крайней мере, действовать разумно и рационально, смысл происходящего тут же ускользает, тает, как снежинка на теплой руке. Но он есть. Механизм познания не обманешь, и теперь она все время слышит его тихие звоночки: смысл есть.

Почему ее, к примеру, так взволновали кресты на кемперах? Или совершенно иррациональный ужас, когда они со Стефаном обнаружили, что находятся на перекрестке? И этот крест, это тавро на груди Эмиля… Все это связано. Несомненно, связано. Ее понимание этой связи не глубже, чем понимание младенцем связи между соском на материнской груди и замечательным, теплым вкусом молока. Но младенец же знает эту связь! И он действует так, как ему подсказывает это знание. Можно, конечно, думать, что его действия продиктованы инстинктом, но это именно знание, заложенное в генах знание. Есть тропы. Мама должна идти по одной из этих троп, и тогда она не умрет. И Эмиль будет жить. Идти по одной из троп. Она знала это точно – только не знала, по какой.

Она вышла из вагончика и засмеялась, хотя все внутри онемело от страха. Засмеялась тем нервным смехом, которым смеются люди, когда в аттракционе ужасов на них выскакивает какое-нибудь слизистое чудовище.

Ну конечно. Кто бы сомневался.

Тигр уже ее ждет. Положил голову на передние лапы и ждет – как раз там, где Эмиль попал под колеса кемпера. Но это не тот тигр, что был в поле. Это тот самый тигр, которого она видела в Брункебергском туннеле. Молодой, красивый и неописуемо страшный. Увидев ее, он медленно встал и зевнул, показав острые белые зубы.

Что будет дальше? Тигр покачал головой, глянул на нее равнодушно, повернулся и пошел прочь.

Карина двинулась было за ним, но кто-то положил ей руку на плечо.

– Карина, – Леннарт смотрел на нее приветливо и с сочувствием. – Куда вы собрались?

– Не знаю… Знаю только, что должна идти… Скажите Стефану, что… – Она мысленно перебрала все более или менее разумные объяснения и поняла, что ни одно из них не выдерживает критики. – Скажите Стефану, что мне надо кое-что найти.

Тигр ушел уже метров на двадцать. Он шел по тропе, и ей показалось важным подойти поближе, идти прямо по его следам.

Она прибавила шаг, почти догнала лениво помахивающего хвостом черного гиганта и пошла за ним, стараясь не отставать.

Столько лет она ощущала присутствие этого чудовища, столько лет ей казалось, что оно следит за каждым ее шагом, таится в темных переулках, в подъездах домов и только и ждет момента, чтобы броситься на нее и разорвать в клочья.

А может, она все неправильно поняла? Неверно истолковывала его намерения? Может, он только того и ждал. Ждал, когда она пойдет за ним.

* * *

Дональд остановил машину рядом с кемпером. Вышел, подождал немного и, поскольку Майвор оставалась в кабине, обогнул капот, подошел к пассажирской дверце и галантно поклонился:

– Прошу.

Майвор понятия не имела, что затеял Дональд. Но, подумав, поднялась с искалеченного дождем сиденья, и они пошли обследовать кемпер. Жалкое зрелище – повсюду валяются осколки разбитой посуды, тесто для несостоявшихся булочек вывалилось на испорченный дождем диван.

– Ой-ой-ой, – сказал Дональд, горестно качая головой и при этом почему-то потирая руки. – Ой-ой-ой.

Он открыл шкафчик под мойкой, достал пару пластиковых пакетов и начал собирать остатки еды – те, что не пострадали от дождя. В другой пакет сложил уцелевшие бутылки из бара. Майвор нашла местечко на диване, куда не попали ошметки теста, присела на краешек и молча наблюдала за действиями мужа.

– Дональд, – спросила она после паузы. – О чем ты думаешь?

– О чем я думаю?

– Да. О чем ты думаешь. Ты похож на погорельца – ищешь, что уцелело.

Он ответил не сразу. Открыл ящик с инструментами, достал молоток, топорик, отвертки, шуруповерт, пузырек с ортофосфорной кислотой против ржавчины, сложил в корзину и прикрыл сверху тряпками.

– О чем я думаю… слепому видно. Собираю все, что может пригодиться.

– И дальше что?

– Убраться отсюда.

– Куда?

– Ехать, пока не доеду. Где-то должна кончиться эта чертовщина.

– А ты не думаешь, что сначала мы должны…

– Э-э-э… – Дональд предостерегающе поднял палец. – Неправильное местоимение. Не мы, а я. Ты останешься здесь.

Майвор окинула взглядом полуразрушенный и обобранный Дональдом вагончик.