Химеры - [4]
Несчастный этот кукиш введен в оборот задолго до Т. Л. Уже в переводе Григорьева фигурирует.
А что поделать, если в оригинале болван Самсон зачем-то сует себе в рот собственный палец (вроде бы – большой) и делает вид, что покусывает, или прикусывает, или просто кусает его.
Чей-нибудь извращенный ум, пожалуй, повелся бы на возникающую (в нем, в уме извращенном) идею отдаленного сходства с концепцией длинного дурня, изложенной выше. (Нынешний-то театр не запнется: поменять большой на средний – доля секунды. Но в РИ, а потом в СССР до самой перестройки произведенный таким приемом жест был неизвестен. И невозможен.)
Б. Л. Пастернаку, мы видели, была ближе концепция слюнявой юродивой. Благовоспитанность Поэта, подкрепленная дотошностью Филолога (А. А. Смирнова), принесла удивительный плод.
Филолог добыл (не умею даже предположить, из какого источника, но не сам же он выдумал) занимательную историческую подробность, и Поэт приклеил ее к пьесе как примечание.
Для полного успеха распорядок действий требуется, стало быть, такой.
Вот разгорается перепалка.
Самсон. Я буду грызть ноготь по их адресу. Они будут опозорены, если смолчат.
Абрам. Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?
Самсон. Грызу ноготь, сэр.
Абрам. Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?
Самсон(вполголоса Грегорио). Если это подтвердить, закон на нашей стороне?
Грегорио(вполголоса Самсону). Ни в коем случае.
Самсон. Нет, я грызу ноготь не на ваш счет, сэр. А грызу, говорю, ноготь, сэр.
По сцене пробегает Примечание (какой-нибудь заслуженный артист) и шепотом кричит:
– Грызть ноготь большого пальца, щелкая им о зубы, считалось оскорблением (таким же, как показать язык).
Ну а уж после этого – мечи наголо, и пылай, потасовка.
Кто я такой (антрополог ли я? этнограф ли?), чтобы усомниться. Да и повода нет. Что тут странного? Наверняка где-нибудь когда-нибудь кем-нибудь практиковался и такой способ унизить себе подобного. Правда, первыми почему-то являются в память приматы; а как поразмыслишь – нет, скорее птицы: грызть ноготь, щелкая так громко, чтобы противник, а тем более зритель, внял, – по-моему, легче клювом.
Это, впрочем, дело техники (театральной). Но сколько же ваты советской, хлопчатобумажной, высшего качества должен затолкать себе в уши человек (Поэт!), чтобы своей рукой выводить на русском (на родном!) языке безумные предложения типа «я буду грызть ноготь по их адресу» и «не на наш ли счет вы грызете ноготь?». Таким слогом писали заявления в Литфонд на соседей по даче. Ну, еще в теперешней «Литгазете» так пишут. Моя мать помнила, как донимал ее в 37-м, когда бабушку посадили, комсорг курса, не то староста группы, какой-то, словом, активист: «По какому вопросу плачешь, Гедройц?»
Перерыв. Производственная гимнастика.
Как хороши бывают русские предложения. (Педант использовал бы прошедшее время, эстет добавил бы: в старину; предпочитаю остаться при иллюзорной претензии: предложения по-настоящему хорошие – срока годности не имут.)
Давеча на странице Тургенева бросилось в глаза:
«Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался наконец из удерживавших его объятий и сел в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, – и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу, поплелся назад в свою каморку; когда старички остались одни в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, – Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком на крыльце, опустился на стул и уронил голову на грудь».
А? не восхитительно ли? При всей как бы громоздкости. Похоже на простую старинную мебель, на какой-нибудь буфет старательной крепостной работы. Дверцы открываются одна за другой без малейшего скрипа. (Безотказные петли – точка с запятой и запятая с тире, я тоже их любил.)
Как идет голос вверх и где падает. Курсив, понятно, мой. На всякий случай. Для рассеянных. Не обижайтесь.
(И там же – нарочитый образчик синхронного автоперевода. Прозрачная калька, но с какими оттенками наклонения! Фенечка спрашивает:
– Вам больше чаю не угодно?
А Николай Кирсанов ей в ответ:
– Нет, ты можешь велеть самовар принять.)
На чем мы остановились? Ах да! Смешно же, правда ведь, и проще простого. Закругленный стержень и равного диаметра кружок. По этой самой схеме – врезанной перочинным ножом в липкую, крашенную словно кофейно-ореховым маслом крышку парты, – мне и самому преподавали ars amandi в 167-й мужской школе на Старо-Невском (где теперь военкомат).
Вы тоже, конечно, помните этот граффито. Им разрисованы стены общественных пещер всех эпох. В нем действительно закодирован абстрактный порномультик, оглашаемый на веронской улице обаятельным Меркуцио. Доисторический, животно-народный концепт: нефиг, нефиг естественную надобность возводить, хотя бы и на словах, в необходимость одного и того же другого человека. В зависимость от суверенного физлица.
Тогда как love (drivelling ли, не drivelling) – лозунг аристократической сексуальной контрреволюции. Раздуваемый ветром с загнивающего северо-запада. Попытка ввести в реальную половую жизнь – как утонченное извращение – элемент литературного вымысла. Бредни, короче, шакалов лютни: миннезингеров разных, труверов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Петербуржец Самуил Лурье — один из лучших российских эссеистов, автор книг «Литератор Писарев», «Толкование судьбы», «Разговоры в пользу мертвых», «Успехи ясновидения» и других. Его новая книга — это хорошо выполненная мозаика из нескольких избранных произведений и отдельных литературных тем, панорама, собранная из разноцветных фрагментов литературы разных эпох.Взгляд Лурье на литературу специфичен, это видение, скорее, не исследователя-литературоведа, а критика, современника, подвластного влиянию поэтики постмодернизма.
Книга про замечательного писателя середины XIX века, властителя дум тогдашней интеллигентной молодежи. История краткой и трагической жизни: несчастливая любовь, душевная болезнь, одиночное заключение. История блестящего ума: как его гасили в Петропавловской крепости. Вместе с тем это роман про русскую литературу. Что делали с нею цензура и политическая полиция. Это как бы глава из несуществующего учебника. Среди действующих лиц — Некрасов, Тургенев, Гончаров, Салтыков, Достоевский. Интересно, что тридцать пять лет тому назад набор этой книги (первого тома) был рассыпан по распоряжению органов госбезопасности…
Самуила Лурье называют лучшим современным русским эссеистом. Он автор романа «Литератор Писарев» (1987), сборников эссеистики «Разговоры в пользу мертвых» (1997), «Муравейник» (2002), «Успехи ясновидения» (2002). «Такой способ понимать» (2007) и др.Самуил Лурье — действительный член Академии русской современной словесности, лауреат премий им. П. А. Вяземского (1997), «Станционный смотритель» (2012) и др.В новой книге Самуила Лурье, вышедшей к его юбилею, собрана эссеистика разных лет. Автор предпринимает попытку инвентаризации ценностей более или менее типичного петербургского интеллигента.
Издание представляет собою наиболее полное на сегодня собрание литературно-критических текстов С. Гедройца, под маской которого несколько лет публиковал свои рецензии Самуил Аронович Лурье (1942–2015). В сборник включено интервью С. А. Лурье о литературной мистификации «С. Гедройц».
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
Никогда не задумывались, вы, о чайных грибах? Мне с детства казались они чем-то потусторонним – выходцы не из нашего мира. Данный рассказ, конечно, не о грибах. Это маленькая история обычного россиянина – Олега Сысоева, который совершенно не мог представить, что жизнь его так круто изменится. Содержит нецензурную брань.
Девять человек, немногочисленные члены экипажа, груз и сопроводитель груза помещены на лайнер. Лайнер плывёт по водам Балтийского моря из России в Германию с 93 февраля по 17 марта. У каждого пассажира в этом экспериментальном тексте своя цель путешествия. Свои мечты и страхи. И если суша, а вместе с ней и порт прибытия, внезапно исчезают, то что остаётся делать? Куда плыть? У кого просить помощи? Как бороться с собственными демонами? Зачем осознавать, что нужно, а что не плачет… Что, возможно, произойдёт здесь, а что ртуть… Ведь то, что не утешает, то узлы… Содержит нецензурную брань.
У озера, в виду нехоженого поля, на краю старого кладбища, растёт дуб могучий. На ветви дуба восседают духи небесные и делятся рассказами о юдоли земной: исход XX – истоки XXI вв. Любовь. Деньги. Власть. Коварство. Насилие. Жизнь. Смерть… В книге есть всё, что вызывает интерес у современного читателя. Ну а истинных любителей русской словесности, тем более почитателей классики, не минуют ностальгические впечатления, далёкие от разочарования. Умный язык, богатый, эстетичный. Легко читается. Увлекательно. Недетское, однако ж, чтение, с несколькими весьма пикантными сценами, которые органически вытекают из сюжета.
События, в которых вы никогда не окажетесь, хотя прожили их уже не раз.
Метафоричный рассказ о том, как амбициозная главная героиня хочет завершить проект всей своей жизни, в котором видит единственную цель своего существования. Долгое время она сталкивалась с чередой неудач и неодобрением родственников, за которым стоит семейная трагедия, а сейчас рассуждает о причинах произошедшего и поиске выхода из сложившейся ситуации.
При глубинном смысловом единстве проза Александра Солженицына (1918–2008) отличается удивительным поэтическим разнообразием. Это почувствовали в начале 1960-х годов читатели первых опубликованных рассказов нежданно явившегося великого, по-настоящему нового писателя: за «Одним днем Ивана Денисовича» последовали решительно несхожие с ним «Случай на станции Кочетовка» и «Матрёнин двор». Всякий раз новые художественные решения были явлены романом «В круге первом» и повестью «Раковый корпус», «крохотками» и «опытом художественного исследования» «Архипелаг ГУЛАГ».
В сборник вошли восемь рассказов современных китайских писателей и восемь — российских. Тема жизни после смерти раскрывается авторами в первую очередь не как переход в мир иной или рассуждения о бессмертии, а как «развернутая метафора обыденной жизни, когда тот или иной роковой поступок или бездействие приводит к смерти — духовной ли, душевной, но частичной смерти. И чем пристальней вглядываешься в мир, который открывают разные по мировоззрению, стилистике, эстетическим пристрастиям произведения, тем больше проступает очевидность переклички, сопряжения двух таких различных культур» (Ирина Барметова)
Книга «Давид Самойлов. Мемуары. Переписка. Эссе» продолжает серию изданных «Временем» книг выдающегося русского поэта и мыслителя, 100-летие со дня рождения которого отмечается в 2020 году («Поденные записи» в двух томах, «Памятные записки», «Книга о русской рифме», «Поэмы», «Мне выпало всё», «Счастье ремесла», «Из детства»). Как отмечает во вступительной статье Андрей Немзер, «глубокая внутренняя сосредоточенность истинного поэта не мешает его открытости миру, но прямо ее подразумевает». Самойлов находился в постоянном диалоге с современниками.
Мама любит дочку, дочка – маму. Но почему эта любовь так похожа на военные действия? Почему к дочерней любви часто примешивается раздражение, а материнская любовь, способная на подвиги в форс-мажорных обстоятельствах, бывает невыносима в обычной жизни? Авторы рассказов – известные писатели, художники, психологи – на время утратили свою именитость, заслуги и социальные роли. Здесь они просто дочери и матери. Такие же обиженные, любящие и тоскующие, как все мы.