Химеры Эрлирангорда [фрагмент] - [10]

И проснулась с отчетливым ощущением беды.

За окнами автобуса все так же убегали назад мокрые елки и пустые, едва припорошенные снегом поля. Даг нависал над ней, уцепившись за поручень, и по лицу его было видно, что приходится ему ой как несладко. Тем более, что другой рукой Даг чудом удерживал за ошейник обалдевшего Лобо. Волк вертел головой, насколько это вообще выходило у него в такой давке, клацал пастью, и его короткий хвост яростно молотил по Аришкиным коленям. Счас он кого-нибудь цапнет, сонно подумала Аришка, то-то будет скандал, и тогда их троих наверняка высадят. И так уже шипят: собака, мол, в автобусе… Во-первых, не собака, а волк, а, во-вторых, хозяевам что, пешком ходить? Они, между прочим, и за собачий билет деньги платили…

— Этот волк, мадам, еще никого и никогда в жизни не укусил без надобности, — проникновенно сказал Даг какой-то тетке. Тетка поняла и отстала.

— Даг, — позвала Аришка.

— Чего?

— А что было там, на вокзале?

На лице Дага возникло нехорошее выражение.

— Не знаю. Отстань, — бросил он, и Аришка как-то сразу поняла: врет. Сделалось обидно и пусто, и она отчетливо пожалела, что не послушалась тогда Алесьа и не вернулась. Интересно, он простит ее, если она приедет?

— Даг!

— Холера, ну что еще?!

— Я не холера. Я Аришка. Долго еще?

— Четыре остановки.

— Тогда знаешь, Даг, я не поеду дальше. Я сейчас сойду.

— Пжалста…

Аришка заворочалась, впечаталась локтем в соболью шапку дамы с переднего сиденья, отдавила лапу волку и все-таки встала. Но тут автобус дернулся на повороте, и Даг получил свое. Приятного в этом было мало, Даг зашипел и согнулся, а обретший долгожданную свободу Лобо пошел косить граждан. И хотя свободного места в автобусе было немного, народ разбежался. Довольный Лобо уселся возле кабины водителя, свесив язык, а Аришка схлопотала по шее.

— Дурак! — Аришка разрыдалась и выдала Дагу краткую и на удивление цензурную характеристику его моральных качеств. — Я домой хочу! Я Алеся люблю, он меня хоть по морде не лупит! А ты… ты…

— А я, стал быть, сволочь немеряная… Лобо, место! Извините, граждане, за семейную сцену.

Граждане сочувственно закивали и плотней сомкнули ряды. А Даг стал занудно объяснять, какая Аришка дура, и что нужна она Алесю, как дельфину лифчик, не ждет он ее и даже не надеется, и что нет у Аришки ни денег на билет, ни документов, что, по причине военного положения в столице, может привести к последствиям…

Аришка проглотила эту тягомотину безропотно и спросила, выжав из себя все ехидство, на которое была способна:

— Ты что, знаешь всех Александров в Метральезе?

— По мне что Алесь, что Сидор… Любой от тебя сбежит через пять минут.

— Может, и ты сбежишь, а? — жалостно попросила Аришка.

— … Поймают на первом же полустанке, изнасилуют, отправят в распределитель, потом расстреляют. А я пальцем не шевельну за тебя заступаться. Убей Бог, не пойму, зачем мне жалеть малознакомую истеричку. То люблю, то не люблю… синематограф.

— И откуда ты такой взялся, всемогущий, чтоб за меня заступаться? У меня, между прочим, муж — мэр. А ты кто?

— Кот в манто.

Аришка надулась и замолчала, подумав, что именно так отвечал на ее выверты Алесь. Вот же угораздило!

Поселок назывался «Фабрика Пролетарская Победа». Что такое фабрика и что — победа, Аришка понимала очень даже хорошо. Во всяком случае, фабрика виднелась на взгорке, за узенькой и непонятно почему не замерзшей речушкой. Над серо-стальной водой был переброшен шаткий мостик, от него убегала протоптанная в сугробах тропинка — вверх, к фабричным корпусам из красного кирпича. С торцовой стены одного из цехов скалились выщербленными улыбками сложенные из смальты три дебелых красавицы с сувоями полотна в могучих руках. Видимо, ткачихи и пролетарки. Понятное дело, с такими женщинами победа этим загадочным пролетариям была обеспечена.

Аришка думала обо всем этом, рассеянно плетясь за Дагом по улице — все вверх и вверх, мимо лиственничной аллеи и сквера с малопонятной скульптурой посередь громадной, как «чертово колесо», клумбы. Клумба была забросана лапником, но кое-где сквозь хвою проклевывались озимые сорняки. В глубине сквера пряталась почта, над крыльцом лениво полоскался флаг, почему- то красный, а не двухцветный, как положено. Табличка над почтовым ящиком извещала, что «выемка писем производится трижды». В неделю, в месяц или в год — никто не уточнял.

— Задворки цивилизации, — в ответ на Аришкино недоумение отозвался Даг.

— Кошмар… Неужели здесь люди живут?

— Живут, — сказал Даг. — И ты будешь.

Дом стоял на отшибе, заслонясь от сторонних людских взглядов кронами огромных тополей. В их вершинах запуталось больное зимнее солнце. Где-то на задах, в зарослях одичавшей не то малины не то смородины, истошно вопили коты.

— Прошу! — Даг пинком распахнул перед Аришкой хлипкую подъездную дверь. — Хоромы, правда?

— Хоромы, — вяло согласилась она.

— Я рад, что тебе нравится, — совершенно искренне сказал Даг. — Потому как именно здесь ты и будешь жить. Во всяком случае, до тех пор, пока твой Алесь за тобой не явится.

— А откуда он узнает, что я здесь?

— А мы ему телеграмму отобьем. «Молнию». Ты адрес не забыла?