Хент - [69]

— Милая Джаво, ты служила у Хуршид, не так ли?

— Да, верно.

— У жены Фаттах-бека?

— Да, у его жены.

Вардан нашел конец запутанного узла и продолжал расспрашивать.

— У бека есть ведь и вторая жена — та армянка?..

— Была бы, если б Джаво, как сатана, не похитила ее и не увезла.

— Эту армянку?

— Да, армянку — Лала, Степаника: у нее два имени.

Сердце Вардана забилось сильнее.

— Куда увезла Джаво похищенную девушку?

— Джаво проводила ее к своей госпоже, а та отправила ее через русскую границу.

Лицо Вардана засияло в неудержимом восторге, и он в самозабвении обнял Джаво, не зная, каким способом выразить свою бесконечную благодарность.

— Поцелуй Джаво. Джаво спасла ее, — сказала курдианка.

— Джаво моя сестра! — воскликнул Вардан и поцеловал ее.

Хозяйка принесла кувшин парного молока и подала его Джаво; она с жадностью выпила почти половину.

Теплое молоко восстановило ее силы.

— Ну, теперь рассказывай, — попросила ее сестра.

Джаво начала в своей обычной манере рассказывать, как муж ее госпожи — Фаттах-бек любил давно одну армянку — дочь старшины Хачо. (Старшину знали все соседние курды). Жена бека не желала этого брака, опасаясь красоты армянки, которая могла совсем пленить бека, а потому, побуждаемая ревностью и завистью, всеми силами старалась препятствовать этому браку, но бек сопротивлялся. Когда же он вернулся из баязетского сражения, то намеревался похитить девушку, но госпожа предупредила его. Она в сопровождении двух верных слуг отправила в село О… Джаво с тем, чтобы до приезда бека похитить Лала и увезти ее в чужие края. Джаво нашла ее в доме священника вместе с ее теткой Сарой. Обе они скрывались там.

Сара давно знала о намерении бека, и когда Джаво рассказала ей план Хуршид, та с радостью согласилась убежать с Лала в ту же ночь вместе с посланными. Они увезли Лала на русскую границу, а бек остался ни с чем. Госпожа Джаво втихомолку смеялась над беком и очень радовалась, что отняла у него красавицу Лала.

Через несколько дней вернулись слуги и сообщили, что благополучно довезли Лала до места назначения; тогда госпожа приказала Джаво удалиться на время к сестре, пока не пройдет гнев бека.

Рассказ Джаво так сильно заинтересовал хозяйку, и в особенности Вардана, что никто из них не заметил, с каким вниманием слушал его больной.

Когда Джаво кончила, послышался голос эфенди.

— Теперь я могу спокойно умереть. Лала спасена… Вардан подошел к нему. Голова эфенди покачнулась и упала на подушку.

Курдианки тоже подошли к постели.

— Умер, — проговорил Вардан.

— Несчастный! — воскликнули сестры в один голос.

XXXVII

Июльское солнце жгло беспощадно. Воздух был словно наполнен огненными иглами. Усталые, ослабевшие птицы скрывались на ветках деревьев, на которых не шевелился ни один листочек. Только мухи, комары и всякая мошкара миллионами носились в воздухе и не давали людям покоя, залетая то в рот, то в нос, жаля и мучая их больше, чем палящие лучи солнца.

В эти дни древний Вагаршапат представлял необыкновенное зрелище.

Всюду, куда ни посмотришь, — огромные толпы людей.

Отовсюду стекались сюда толпы народа. Женщины и девушки, старики и дети — все полунагие, все жалкие.

Улицы кишели нищими. Во дворе Эчмиадзинского монастыря, за его стеной, под деревьями, окружавшими пруд Нерсеса[42], до монастыря св. Гаянэ и в лесу, посаженном тем же католикосом Нерсесом — везде, где была малейшая тень для защиты от палящих лучей солнца, ютились толпы алашкертских беженцев.

Три тысячи семейств, оставив свою родину, свои дома и все имущество, под страхом огня и оружия турок бежали, чтобы скрыться здесь.

Каждый дом в Вагаршапате был переполнен десятью или двенадцатью семействами этих несчастных. Не было свободного места даже на скотных дворах, в сараях и хлевах.

Надо было кормить эту массу, ухаживать за больными, лечить их, так как беженцы, оставив прохладные гористые места Алашкерта и очутившись в Араратской области как раз во время адской июльской жары, подверглись разным болезням.

Полдень. Час летнего дня, когда прекращаются полевые работы, и крестьяне и рабочий скот удаляются на отдых в тенистые места, а счастливые люди спят в своих комнатах после сытного завтрака.

В этот час дня в числе других нищих беженцев, просивших по домам милостыню, обращала на себя внимание молоденькая девушка, которой можно было дать не более шестнадцати лет. Ее нежное исхудалое лицо, потеряв свой естественный цвет, было болезненно-желтым и напоминало поблекшую розу. В ее черных глазах сквозила глубокая печаль, а бледные губы показывали, что она не совсем еще оправилась от болезни. Это печальное лицо, восхищавшее прежде своей красотой, несмотря на страшную худобу, было привлекательно и теперь. Судьба как бы пожелала сыграть злую шутку над этим нежным созданием, нарядив его в рубище, но это вызывало еще больше жалости и участия к ней. Старое, изношенное платье едва прикрывало ее полунагое тело; видно было, что она получила эти лохмотья от разных благодетелей.

Шла она медленно, спотыкаясь. Ноги девушки были босы, и она с трудом ступала по камням, обжигающим, как раскаленное железо. С нею были двое детей, мальчик и девочка, державшиеся за ее руки. Долго ходила она, останавливаясь иногда перед каким-нибудь домом, склонив голову и не смея войти. Иной раз девушка ждала часами, пока кто-нибудь из домашних, сжалившись над ней, давал ей кусок хлеба. Очевидно, она не привыкла просить; видно было, что девушка выросла в хороших условиях и в этой необыкновенной обстановке очутилась только благодаря печальным событиям. Униженное самолюбие, оскорбленное достоинство, воспоминание об утерянном счастье наполняли ее сердце несказанной горечью, мучили и терзали ее больше, чем голод и болезнь.