Хендрикс, Последние 22 дня - [2]

Одновременно, в те же дни, а именно 24 августа, из Дюссельдорфа в Лондон прилетела Моника Даннеманн и сняла номер с садиком в гостинице Самарканд в Ноттингхилле. 18 сентября Моника сообщила полиции, что 15–го Джими переехал к ней в Самарканд, но позже она изменила свои показания и стала настаивать, что встретилась с Джими в тот же день, как он прилетел в Лондон (27 августа) и что уже вечером он переехал к ней в Самарканд.

— Я была с Джими в Спикизи, — сказала Моника, противореча показаниям многих других. — Там было, как всегда, много народу, но там не было, с кем обычно встречался Джими. Было много знакомых лиц, но с ними виделись мы мельком… но многие же друзья, которые говорят: "Нет, нет и нет, ничего подобного", их там не было, поэтому они не могли так говорить. В тот вечер, когда прилетел Джими, я была в Спикизи с Альвинией, так как Джими сказал мне, чтобы я ждала его там. Мы встретили Билли Кокса, и все вместе поехали в Лондонберри, где засели в баре. И Альвиния была с нами, и Билли Кокс, затем мы все вчетвером поехали ко мне в Самарканд.

Пятница 28 августа, утро

Какие бы события ни произошли в тот вечер, но на следующее утро Джими проснулся с сильнейшим насморком в своём гостиничном номере в Лондонберри, рядом спала Энджи и ещё одна цыпочка, обе, совершенно голые. Джими пришёл в ярость и, выгоняя их, разнёс всю мебель в щепы. С девочками случилась истерика, тогда он, схватив их за головы, выкинул их из спальни в гостиную, закрывшись изнутри. За своей одеждой они боялись вернуться и, не зная, что делать, позвонили Кати Этчингем и попросили приехать как можно скорее.

15

— Анджелия позвонила мне домой утром, около одиннадцати, — рассказывает Кати Этчингем, — и сказала, что они провели ночь в гостинице с Джими и что теперь Джими, превратив номер в джунгли, не отдаёт им одежду, а сам, как разъярённая обезьяна, и они боятся его и умоляют, чтобы я скорее приезжала, и что я единственная, кто сможет укротить его. Я попыталась их успокоить и ответила, что приеду, на что Анджелина сказала, чтобы я взяла такси и что такси они оплатят. Когда я, наконец, добралась, то увидела разбросанные повсюду осколки — всё что осталось от кофейного стеклянного столика. Первым делом я зашла в спальню и вынесла оттуда их одежду, затем вернулась к Джими, села на край постели и спросила у Джими, что, собственно, произошло.

— О, Кати, скажи им, чтобы они ушли, пожалуйста, скажи им, чтобы они ушли, — произнёс Джими.

В комнате стояла нестерпимая жара, Джими вывел нагреватели на полную.

— Джими, здесь чертовски жарко, — на что он мне ответил:

— Нет–нет, так надо, я весь дрожу от холода.

Помню, он всё время бормотал:

— Что им нужно было, что они делали здесь?

И затем добавил:

— Что ты здесь делаешь?

— Ну, они позвонили мне, сказали, что ты не отдаёшь им их одежду…

— Так, забери их тряпки, и скажи им, чтобы уходили.

Анджелия рассказала мне, что он вдруг, как разъярённый орангутанг стал сталкивать их головами, как если бы они были кокосовыми орехами. Я оставалась ещё некоторое время с ним, пока он не успокоился и не заснул, затем я уехала. Он был перенасыщен. Я хорошо знаю это его состояние, когда слишком много всего вокруг него происходило. Ни личного времени, ни тишины, знаете. Обычно, пока всё идёт по его желанию — всё хорошо, но затем, когда всё приходило к своему логическому завершению, он становился нетерпимым к окружающим, они же, со своей стороны, обыкновенно хотят ещё более приблизиться к нему. Он подбирал этих несчастных птичек где угодно и вёл их к себе в гостиницу, но как только любовь оканчивалась, у него оставалось только одно желание — поскорее от них избавиться. Обычно он совал им их одежду и выпроваживал. В ранние дни, когда он не был ещё так перегружен, он мог сходить с ними куда–нибудь, но думаю, оставался с ними недолго. Он всегда хотел принадлежать самому себе, и в конечном итоге отсылал их подальше от себя.

28 августа, день

16

Днём предстояла серия пресс–интервью для Трэк–Рекордс и пиар–менеджеру Джими, Лес Перрину, а чуть позже тем же утром и самому Джими необходимо было подготовиться к напряжённому графику. И, находясь там, вы бы стали свидетелем его всем известного перевоплощения: как если бы не было этой отвратительной утренней сцены с девушками, он принял к встрече с репортёрами серьёзный вид.

Весь день ушёл на отражение атак лондонской музыкальной прессы. Одни захватили его с тылу, заняв спальню, другие цепочкой разместились в гостиной, как если бы собрались играть в испорченный телефон. Джими был приветлив со всеми и старательно отвечал на все вопросы, но мысли его были заняты предстоящим его выступлением на острове Уайт — где также приглашены были другие музыкальные гиганты, The Who, The Doors, Joni Mitchell и Jethro Tull. Ему казалось, что за слишком долгое его отсутствие в Англии о нём уже могли забыть.

Первым взял интервью репортёр The Times и его статья была напечатана 1 сентября:

— Если я теперь свободен, то только потому, что к этому стремился всегда, — сказал он читателям самого престижного лондонского издания. — Я начал чувствовать себя жертвой общественного мнения. Все хотят знать только с кем я сегодня спал и кому вчера поддал под зад или каких я завтра экстремистов поддержу. Вот я постриг волосы и слышу вокруг: "Джими, что случилось, почему ты обрезал волосы?" Я переоделся: "Почему ты одел именно эти носки? В чём причина, почему голубые?" И вот я стал спрашивать себя, не слишком ли длинное соло я играю? Или, должен ли я благодарить ту цыпочку, что переспала со мой? Я устал. Нет, не физически. Устал морально, я снова отращиваю волосы, чтобы спрятаться за ними. Но нет, не спрятаться, думаю, я отрастил длинные волосы, потому что отец в детстве стриг меня под ноль.