Хемлок, или Яды - [119]

— Я не знаю, состоял ли господин Пеннотье в сговоре с Сент-Круа, и покривила бы душой, если бы обвинила его в этом. Но в шкатулке была обнаружена касавшаяся его записка, и я неоднократно видела его вместе с Сент-Круа, а потому решила, что, возможно, их дружба распространялась и на торговлю ядами, и рискнула ему написать, как будто была в этом уверена. Мне-то самой вреда никакого, и про себя я рассудила так: если между ними были какие-то дела, связанные с ядами, господин Пеннотье подумает, что, раз уж я лезу на рожон, стало быть, мне известен его секрет, и примется хлопотать по моему делу, опасаясь, что я выдвину обвинения против него самого. Ну а если он невиновен - что ж, одним письмом больше, одним меньше...

Признания показались судьям искренними, они удобно расселись в креслах и приготовились к пытке. Мари-Мадлен раздели догола и привязали к дыбе. Человек с заячьей губой вставил ей между зубами воронку и вылил туда один за другим все чайники, в которых помещалось три больших ведра воды. Мари-Мадлен захлебывалась. Внутренности лопались, почки трескались, сердце разрывалось, вода вытекала из уголков рта, заливала волосы, струилась ледяными потоками по всему телу. Подручный лил беспрерывно: он спешил так, словно от этого зависела его жизнь, все больше воодушевлялся и, ссутулившись, мелкими шажками подбегал к чайникам, а затем возвращался и выплескивал омерзительно булькавшую воду.

Наконец Мари-Мадлен развязали и полумертвую поднесли к очагу. По ногам стекала моча, неудержимо капая на тюфяк и на пол: она била ключом, словно желая унести с собой разбухшую, раздавленную маркизу. Внезапно ее покинул размытый этим потопом застарелый страх, но осталась досада: Мари-Мадлен обвинила Брианкура в лжесвидетельстве и рассказала, как Дегре изъял из дела некоторые важные документы.

Ей вернули одежду, которую измочаленная Мари-Мадлен, судорожно дрожа всем телом в ознобе, еле-еле на себя натянула.

Отслужив мессу по смертнице, Пиро зашел к тюремному привратнику, и тот сказал, что проводил маркизу в камеру пыток. «В эту самую минуту ее пытают, - беспрестанно твердил про себя аббат, - прямо сейчас, в этот самый миг...» Его преследовали картины преисподней, рассказы об инквизиции, образы каленых щипцов и пыточного сапога. Все казалось таким осязаемым, реалистичным - особенно нагота жертвы: аббат не принимал, отвергал, отталкивал от себя это врожденное знание, вызывавшее стыд, но оно, словно мячик, отскакивало рикошетом. Пиро представлял алебастровое тело, залитую водой шевелюру, связанные веревками запястья и лодыжки, молочно-белые ляжки, мокрое руно с двумя его копиями - подмышками. Хотелось выколоть себе глаза. Аббат гулко бил себя в грудь и всхлипывал:

—Miserere mei, Domine, Miserere met..[171]

— Посидите лучше в этой комнатке, сударь, здесь вам будет спокойнее, - сказал привратник - добрый малый, у которого уже столпились зеваки, засыпавшие вопросами. Вскоре они обнаружили в соседней комнате Пиро и тотчас наполнили ее ароматами мускуса, помады и затхлым запахом пота: день выдался жарким. Незваные гости оказались сплошь знатными особами, сочетавшими развлечение и сострадание, мирское и священное, коробки для мушек и часословы. В награду за участие в судьбе маркизы де Бренвилье, супруга председателя Ламуаньона вручила Пиро благословленную папой медаль, которая наделяла правом отпущения грехов всем умирающим. Каждый пытался переплюнуть соседа как в благородстве, так и в любопытстве. В Париже трепетали от страха больше сотни человек. Не покупала ли часом маркиза де Бренвилье отраву у Ла-Вуазен[172]? И если ту арестуют, не выдаст ли она имена всех своих клиентов? Мало кто знал, что Мари-Мадлен орудовала практически в одиночку. Ходили слухи, что, опасаясь ее признаний, маркизу освободили от пытки и даже посулили помилование, причем столь недвусмысленно, что она даже не верила в возможность смертного приговора. Аббата Пиро обступили частые посетители Сент-Круа и Кристофера Глазера, сторонники суперинтенданта Фуке, клика Манчини с графиней де Суассон, подозреваемой в причастности к скоропостижной кончине Генриетты Английской и собственного супруга, ее сестра герцогиня Бульонская, мечтавшая поскорее овдоветь, графиня Рурская, маркиза де Фекьер, господин де Рокелор, аббат де Шалюзе, клеврет маркизы де Монтеспан и многие-многие другие... Но больше всего было известно палачу Гийому, породнившемуся с Ла-Вуазен через Сансонов и Дюбю: он вскоре будет казнен по Делу о ядах[173].

Пиро передали, что его ждет маркиза. Он вошел в камеру пыток, прошлепал по воде и моче до самого тюфяка, где лежала смертница. Аббат увидел фурию с воспаленным лицом, горящими глазами, судорожно искривленным ртом. Она тотчас потребовала 340 вина, жадно выпила, а затем гневно заговорила, посмеиваясь над клеветой, сказанной под пыткой. Эта опустошенная душа ужаснула беднягу Пиро.

— Ах, мадам, что вы такое говорите! Следует искупить новым признанием все совершенное вами зло!

Она выглядела удивленной:

— Да неужто?.. Это обязательно?

Рассчитывая смягчить ее сердце, аббат рассказал, что маркиз де Бренвилье просил о помиловании, но получил отказ. Однако Мари-Мадлен казалась столь безучастной, что Пиро засомневался, обладает ли он хоть какой-либо властью над нею.