Хемингуэй - [6]

В первые годы Марселина и Эрнест нередко оставались на попечении дедушек — родители работали, а няньки брались для ухода, но не для воспитания. Дедушки тоже не занимались воспитанием в том смысле, какой в это понятие вкладывали Кларенс и Грейс, — они с детьми просто общались и потому, быть может, оказали на них благотворное влияние. Эрнест Холл, отошедший отдел, жил с дочерью не все время — ежегодно на несколько месяцев уезжал в Калифорнию к сыну, — но когда был дома, внуки значительную часть дня проводили с ним. Он повествовал о поездках в Европу, о молодости, проведенной на ферме — он был закоренелым урбанистом, так что нелюбовь Эрнеста к сельскому хозяйству, возможно, возникла под влиянием деда. В доме подолгу гостил Тайли Хэнкок, брат покойной матери Грейс, коммивояжер, он рассказывал о своих путешествиях. С дедушкой Хемингуэем дети тоже виделись регулярно и слышали от него массу интересного — война, индейцы, переселенцы в фургонах; Ансон Хемингуэй подарит Эрнесту на двенадцатилетие его первое ружье.

В доме Холла жили несколько собак и кошка. Хозяин обожал животных, однажды, увидев, как извозчик бьет лошадь, тотчас выкупил ее; он сочинял для внуков «звериные» истории, они давали друг другу «звериные» имена. Чаще всего и Эрнест, и дедушка были «белками». «О бравый друг из Уиндмира, белки горюют, что ты так надолго оставил их. Позвони им, пожалуйста, по телефону», — писал Холл, скучавший в Оук-Парке, шестилетнему Эрнесту в Мичиган. В творчестве Хемингуэя фауна занимает громадное место. Его отношение к животным — загадка посложнее, чем «сексуальная самоидентификация». Малышом он, как явствует из тетради Грейс, рыдал над издохшей мухой, пытаясь оживить ее с помощью подслащенной воды, а на другой день стрелял в птиц. Взрослым обихаживал полсотни кошек, подбирал раненых птенцов — и при этом держал бойцовых петухов и убивал животных без счета и пользы, описывая этот процесс с чувством, которое иначе как садистским назвать трудно, и поощрял своих детей делать то же. Муки лошади, раненной быком, вызывали у него мучительную жалость — но смотреть, как бык наносит смертельный удар лошади, а матадор — быку, он любил больше всего на свете. Вероятно, это противоречие он унаследовал от отца. В детстве Кларенс мечтал быть ветеринаром и, став человечьим доктором, пользовал своих и соседских зверей. В доме постоянно лечились детеныши животных; если кто-то из них умирал или дети находили погибшее животное, отец велел их хоронить. Одновременно с этим Кларенс обожал охоту, мотивируя свою любовь тем, что это занятие богоугодное (Бог, охота и рыбалка у него ходили рука об руку: поздравляя сына с 15-летием, он напишет: «Я рад и горд, что ты стал таким большим и мужественным парнем и продолжишь свое развитие в гармонии с нашими высшими христианскими идеалами. Надеюсь, что к моему приезду ты поймаешь большую рыбу»). Психиатр сказал бы, что он, работавший гинекологом и задавленный женой и четырьмя дочерьми, искал область, где мог утвердить свою мужественность.

Подходить к Кларенсу с экологическими мерками XXI века нелепо. Он в молодости провел много времени среди индейцев и воспринял их отношение к природе: он не нуждался в охоте ради пропитания, но все же кормился тем, что убивал, и ругал детей, если они убивали не ради еды. Но, пожалуй, он чересчур рано научил их убивать вообще. Вряд ли два с половиной года — самый подходящий возраст для знакомства ребенка с настоящим оружием. Возраст велит ему ловить, хватать, пытаться открутить лягушке лапу; обычно родители велят не обижать животных, и детский садизм проходит. Но Эрнеста одновременно учили тому, что мучить животных нельзя, и тому, что убивать их нужно; зверька можно взять в дом и лечить, а потом выпустить и застрелить — как трехлетний ребенок может в этом разобраться? Он должен выдумать какую-нибудь теорию, примиряющую противоречия. Лестер вспоминал, что старший брат, убивая зверя, объявлял, что «дарует ему смерть». Эрнест видел, как отец-ветеринар умерщвляет больных животных; возможно, соединив это с охотой, он убедил себя, что, убивая, несет благо («белочке теперь не больно…»). Можно предложить и другое объяснение: с младенчества погруженный в мир природы, он ощущал себя ее частью, и в нем, как и в отце, возобладала «индейская психология»: человек и животное равны, сегодня я охотник, ты добыча, завтра наоборот, так устроен мир.

Правда, народы, живущие охотничьим промыслом, убивают не ради забавы; их дети, конечно, развлекаются, охотясь, но они также и учатся выживать, в чем у белого жителя Чикаго надобности нет. Но опять-таки как трехлетнему в этом разобраться?

В апреле 1905 года старый Холл вернулся из Калифорнии больным — у него был нефрит. Несколько недель он пролежал полупарализованным. Не хотел умирать развалиной, пытался застрелиться, домашние помешали. Умирая, сказал дочери, что Эрнест далеко пойдет, если использует свое воображение в добрых целях, и «кончит тюрьмой, если встанет на неверную дорожку». Грейс получила большое наследство. Тотчас, не слушая возражений, продала дом; осенью, по возвращении из Мичигана, семье пришлось снимать меблированный дом на соседней улице. Чердак дома Холлов был забит старыми вещами: «Свадебный пирог моих родителей, подвешенный в жестянке к стропилам, и тут же на чердаке банки со змеями и другими гадами, которых мой отец еще в детстве собрал и заспиртовал». Все эти восхитительные предметы (или мерзкое барахло) были сожжены; этот эпизод Хемингуэй описал в рассказе «На сон грядущий» вкупе с другим, случившимся позднее, — как мать Ника Адамса уже в новом доме побросала в костер вещи мужа: индейские топоры, ножи, наконечники для стрел. Некоторые биографы отмечают второй случай как принципиально важный: то, как Грейс уничтожила коллекцию Кларенса (и этим актом совершила символическое «убийство» мужа), вынудило мальчишку принять сторону отца. Хемингуэй писал о кострище не ребенком, а зрелым мастером, и заставил читателя видеть произошедшее так, словно коллекция была для Кларенса единственно важной в жизни вещью: жена уничтожила ее — и у человека ничего не осталось. Для реального Кларенса, судя по воспоминаниям родных, содержанием жизни были работа, воспитание детей, сельское хозяйство, и от потери нескольких сувениров он не особенно пострадал. Писатель на то и писатель, чтобы уметь расставить акценты, как ему нужно; один хемингуэевед со знанием дела сказал, что использование беллетристики Хемингуэя в качестве источника информации о его жизни должно считаться таким же неприличием, как курение в ресторанах, чавканье за едой и порча воздуха в церкви.