Хелл - [11]

Я пробую встать, бесполезная попытка, мои ручки-ножки дружно просят пощады. Вчера вечером, покинув «Мезон-Бланш», я позволила затащить себя на одну бурную гулянку и вернулась домой в восемь часов утра. Там я наткнулась на огромную японскую вазу, она стояла на моем пути, но теперь уже не стоит, потому что разлетелась на тысячу осколков, да вот только в чем загвоздка: она была очень дорогая, к тому же грохот разбудил моих родителей, они стали орать и о том, который уже час, и о моих мутных глазах, и о вазе, а я им сказала, что поговорим завтра, и пошла спать, я очень в этом нуждалась.

Итак, я звоню по родительскому телефону, отключив определитель своего, хочу узнать, дома ли они и будет или нет мне выволочка, но через двенадцать гудков слышу лишь их поганый автоответчик. Мне остается только принять душ и поскорее одеться, а затем исчезнуть, пока они не вернулись и не разразился скандал.

Восемь часов, я наконец готова и, надеюсь, очень надеюсь, что они еще не приехали. На мне джинсы от Гесса, сапоги от Прады, черный свитер — на нем стразами Сваровски выведено «ГЛАМУР», — моя любимая кожаная куртка, а вот макияж я не сделала, не хватило времени. Я выскальзываю в прихожую, потому что внизу уже десять минут меня ждет такси.

Сегодня вечером мы ужинаем в «Коффе» и договорились встретиться там в восемь часов.

Я вхожу в ресторан, пришла последней, и Виктория, Лидия, Летисия, Хлоэ, Сибилла, Кассандра и Шарлотта начинают дружно драть глотку, мол, они ждут меня уже полчаса, они голодные, они уже заказали клубный ужин и, если мне это не нравится, им плевать, надо приезжать вовремя.

Я сажусь и начинаю плести им, будто родители решили наказать меня за разбитую вазу и закрыли в доме, но я связала несколько простыней и с их помощью удрала через окно.

Никто мне не верит, но все равно они замолкают, потому что официант в эту минуту принес заказанные блюда, и тут я замечаю, что на Хлоэ такой же свитер, как у меня, и тоже сияет на груди «ГЛАМУР», это меня очень раздражает, но, к счастью, у нее сумочка с монограммой Вюиттона, а у меня из искусственно состаренной кожи.

Голос Кассандры отрывает меня от этих возвышенных размышлений, с набитым кростини ртом она рассказывает девчонкам о незабываемой гулянке вчера вечером, которую они прошляпили. Да, правда, вчера в четыре утра мы оказались у друга ее дяди, очень известного художника-декоратора, он отмечал день рождения в своем великолепном пентхаузе на авеню Георга V, вечеринка началась в десять вечера, и когда мы туда завалились, человек пятьдесят пьяных и одуревших от наркотиков гостей бродили среди этой роскоши с бутылками в руках и крушили все подряд, а известный художник-декоратор был главным заводилой. Мертвецки пьяный, он не переставая вопил: «Не надо строить, надо разрушать!»

— Потом мы отыскали придурка Бенжи, — рассказывала Кассандра, — он был без Синтии, еще твоего отца, Сибилла, он был с Витторио, Криса, А. и Джулиана, того тридцатилетнего роскошного парня из Нью-Йорка… Они все были уже хороши… Мы забрались в одну из гостиных, Джулиан выложил на стол два грамма. Они сделали несколько затяжек, и тут вскочила Хелл и дунула на кокс, заорав, что это отвратительно, и через две секунды от порошка ничего не осталось. Все набросились на нее, просто убить хотели, но вмешался твой отец, Сибилла, и все примолкли, а Хелл хохотала на диване, потом встала и начала всех поносить, обозвала Витторио мошенником и хамом, Бенжи сказала, что он кончит свои дни в психушке Сент-Анн, что его девчонка была проституткой, она, мол, потеряла невинность в четырнадцать лет за десять тысяч, Крису — что он подохнет от передозировки, а Джулиану, — мол, весь Париж знает, что свою девку он купил, и еще, что все они смешны, в свои двадцать пять лет в кожаных куртках и темных очках каждый вечер таскающиеся по кабакам, и она все твердила: «Пустота… пустота…» и «вы подохнете в одиночестве, все подохнете в одиночестве»…

— Теперь вы уже кутите с моим отцом?

— Нет, Сибилла, — говорю я, — не с твоим отцом, а с твоим отцом и твоим ухажером.

Сибилла супится, ей нечего ответить.

Потом Кассандра спрашивает Сибиллу, неужели она путается с Витторио, он же грязный жиголо и оберет ее до нитки.

— Подожди, — вмешивается Виктория, — он у нее ничего не украл…

— Спасибо, Виктория…

— Дай мне закончить… Да, Сиб, пока он ничего у тебя не украл, ни деньги, ни телик, ни картину, он довольствуется тем, что садится за руль дорогого «мерседеса» твоего отца, что ты подарила ему «всего лишь» ужасную куртку от Дольче и Габбаны, которая обошлась тебе в двадцать тысяч франков.

— У него был день рождения.

— Между прочим, — замечаю я, — мы знакомы с тобой десять лет, но ты ни разу не сделала мне подарка за двадцать тысяч, мне очень обидно.

— Он охотится за твоими денежками, Сиб, — вмешивается Хлоэ, — это классический вариант: в кармане пусто, а вкус к роскошной жизни. Ты видела его часы?

— Кстати, посмотрите, у меня новые. «Бушерон»! — говорит дурочка Лидия, но ее никто не слушает.

— У меня scoop[10], — снова начинает Кассандра. — Вы знаете, кто подарил ему их, его безумные часы «Дайтона», усыпанные брильянтами? Габриель ди Сансеверини!