Хэда - [139]

Рыбак Сабуро, из дома «У Горы», пришел к Ябадоо вместе с Хэйбеем Цуди-сан. После всех обязательных выражений почтительности Хэйбей заявил прямо и бесцеремонно, как поэт в стихах:

– Выдайте за него вашу дочь Сайо...

– А у него деньги есть? Где и как ты стал бы жить с нею?

Как Ябадоо переменился! Полгода тому назад он приказал бы подвергнуть и Хэйбея и Сабуро избиению за такие разговоры.

Сабуро уже наказывали за продажу тайны Японии иностранцам, точнее, за то, что он дал им рыбу, а не сдал на питание чиновников. Потом Сабуро болел больше месяца. Но он не обиделся. Напротив – свататься пришел.

– Деньги у меня есть.

– Где взял?

– Еще продавал рыбу.

«Опять!» – чуть не рассердился Ябадоо, но спросил вежливо:

– Достаточно ли?

– Конечно.

– Кому продавал?

– На корабли. И в лагерь. Но более своим. Метеке.

За это следует ли повторное, еще более строгое наказание? Но парень-то нужен не на шутку. Староста рыбаков, казалось, не слышал его признаний. Ябадоо улыбнулся и ответил, что сейчас еще трудно решить. Но можно. Попозже. Не сразу. Походи к нам в дом... Конечно, больно все это слышать. Но невозможно отказаться!

Жениха для дочери нельзя упускать. Но и внука Ябадоо не хотел никому отдавать. Если родится мальчик, Ябадоо хочет сделать его своим наследником. Будет ему не внуком, а сыном. Поэтому нельзя ничего упустить ни с ним, ни с дочерью! А парень из дома «У Горы» был такой робкий, тощий и голодный, а стал смелее и поздоровел, приятно посмотреть на его лицо, обветренное и свежее. Настоящий рыбак! Для него большая честь жениться на дочери старосты рыбаков!

Хорошо бы, конечно, чтобы Сабуро стал самураем!

Глава 27 БОЛЬШИЕ ПЛАВАНИЯ

– Господа, идите все наверх! Виден лед в море и снег на горах! – крикнул Можайский с трапа, нагибаясь и заглядывая в дверь кают-компании, где собирались к завтраку.

– Где же мы? – воскликнул юнкер Корнилов.

– Россия, господа! Курильские острова! – встречая офицеров на палубе, сказал командир шхуны Колокольцов. Сегодня впервые за все плавание Александр надел полушубок.

Из океана поднимались еще далекие горы, перепоясанные полосами облаков в сини и ступенями белых курившихся туманов. В трубу на тучной сопке виден лес, густой щетиной торчащий из снегов. Впереди, в синем море, длинная полоса льдов, гонимых из пролива, издали похожих на шугу на большой реке.

– Тут, говорят, множество морских котиков, – обращается к Посьету Колокольцов. – Право! Горячие источники не хуже, чем в Атами. Но холодновато.

Появился Путятин. Все отдали честь. Адмирал поздоровался и прошел в рубку. Поручик Семенов только что взял пеленги.

Из Японии, от входа в залив Эдо, ушли далеко в океан, чтобы избегнуть встречи с врагами, и теперь, поднявшись в северные широты, держали курс к своим берегам.

Вот и холодней стало. Казалось, наступает осень, а не весна. Расцветший летний сад уплыл от нас навсегда вместе с тревогами береговой жизни и трагедиями любви. Где эта страна? Затерялась, как риф, в бесконечном океане.

Япония и японские впечатления давно растаяли в туманах раннего тихоокеанского лета. На Камчатку пошла английская эскадра из Южно-Китайского моря. Туда же направились линейные корабли и корветы англичан из Южной Америки.

Маленькая «Хэда» должна пройти в Петропавловск, где наши готовятся к битве.

Путятин и офицеры спустились в кают-компанию. В маленьком помещении тепло и уютно. Адмирал сел во главе стола. Подан горячий кофе, жареное мясо, яичница, салат, апельсины. Последние воспоминания! Скоро они угаснут и замерзнут. Только в сердце двадцатидвухлетнего командира шхуны останется что-то похожее на горечь и обиду.

За круглыми стеклами иллюминаторов левого борта видны холодные и пустынные леса и горы родной земля.

– Какой холод! – спустившись по трапику, сказал полковник Лосев и содрал с себя отсыревшее кожаное пальто.

Путятин знал, что льды Камчатки только что разошлись. Невельской рассказывал ему про особенности здешних портов. Сейчас туманы стоят по всему побережью, от севера Камчатки до Кореи. Стена сплошная в море близ берега, а сам берег свободен от туманов.

Что-то родное почувствовалось сегодня, но почему же так нелегко на душе! Май месяц – лучшая пора у нас в России. Где же эта весна, обильная всем? Кажется, право, что наступает не весна, а угрюмая осень, пора снова брать на плечи тяжелую ношу, от которой никто не откажется, как не уйдет от судьбы.

– Все, как сон, минуло, – говорит Можайский, перебирая свои рисунки. – Теплые края! Привычка ежедневно купаться. Цветы...

Но еще часть тепла оставалась с собой. Есть еще апельсины, еще тепло и уютно в кают-компании. Еще ничего не успело позабыться, но уж скоро перемена. Быстро отвыкнет русский человек от всего, что не походит на его родное или что еще запрещено ему.

Путятина сейчас разбирала досада, ему казалось, что существует особая столичная разновидность морских офицеров, которые никакого чувства родины не испытывают, приближаясь к своим берегам. Камчатка им так же чужда, как Япония.

Путятин, идя на север, в свои моря, сам знал, что ждет там. Камчатка голодна и бедна, как бы ни процветала она в отчетах. Не зря Евфимий Васильевич послал в Петропавловск на «Каролине Фут» двести тонн риса. При всем желании, он не мог взять с собой больше продуктов: шхуна «Хэда» водоизмещением в восемьдесят тонн и так загружена, как только возможно. Есть и мука, и свежие овощи, и мясо, соленая редька, сакэ в низких бочках, соевый соус. Накамура всем снабдил, но, кажется, удивлялся, зачем брать с собой так много еды. Узнавал обиняками, правда ли, что в России, как пишется в китайской географии, погоды хорошей почти никогда не бывает.