Хазарский словарь (женская версия) - [91]
Вот такой человек, который спит так крепко, что нужно сторожить, как бы кто не перевернул его головой в ту сторону, где ноги, после чего можно и не проснуться, такой человек, принадлежащий к тем, кого в могилу кладут вниз животом и любят и после смерти, такой человек нанял нас писарями и привел в принадлежавшую ему и его дяде, графу Георгию Бранковичу, библиотеку. И мы потерялись среди книг, как на улице с массой ответвляющихся тупиков и поворачивающих лестниц. На венских рынках и в подвалах мы покупали для кира Аврама рукописи на арабском, еврейском и греческом, и я заметил, рассматривая дома на улицах Вены, что они расставлены один возле другого, как книги на полках в библиотеке Бранковича. И я подумал, что дома больше всего похожи на книги: столько их вокруг, а лишь в некоторые из них заглянешь, и еще меньше тех, куда зайдешь в гости или остановишься в них надолго. Чаще всего тебе предназначена какая-нибудь корчма или постоялый двор, чужой шатер, в котором проведешь одну ночь, или подвал. И редко, очень редко случается так, что непогода занесет в дом, где ты уже бывал, и ты переночуешь там снова, вспоминая о том, где ложился в прошлый раз и как все было совсем другим, хотя вместе с тем и таким же, и в каком окне видел весенние зори, а через какую дверь уходил в осень…
Накануне дня святых Петра и Павла тысяча шестьсот восемьдесят пятого года, на четвертую неделю после Пятидесятницы, наш господин Аврам Бранкович нанялся на дипломатическую службу к британскому посланнику в Турции, и мы переселились в Царьград. Мы разместились в просторном высоком доме над Босфором, куда вместе со своим господином, глаза которого были постными, цвета мокрого песка, прибыли и его сабли, верблюжьи седла, ковры и книжные шкафы, огромные, как церкви. В этом здании приказал он на фундаменте «Отче наш» выстроить храм Святой Ангелины, деспотицы и прабабки своего дяди, графа Георгия, и своей собственной, а прислуживать себе нанял одного анатолийца, который использует свой чуб как хлыст, а на макушке держит ружейную дробь. Этого слугу зовут Юсуф Масуди
Сам город и мосты через море меня не удивили. Как только мы прибыли в Царьград, я сразу стал узнавать на улицах лица, ненависть, женщин, облака, животных, любовь, от которых я давно убежал, глаза, которые я видел лишь раз, но запомнил навсегда. Я сделал вывод, что ничто не меняется в течении времени, а мир если и преображается, то не с годами, а сам в себе и в пространстве одновременно, принимая бесчисленное количество форм и обличий, перемешивая их, как карты, и задавая прошлое одних в качестве уроков будущему или настоящему других. Здесь все, что помнит, все, о чем вспоминает человек, все, что составляет его настоящее, осуществляется в разных местах и в разных лицах одновременно, в один и тот же миг. Не нужно все эти ночи вокруг нас сегодня ночью, думал я, считать одной и той же ночью, потому что она ею не является: это тысячи, сотни тысяч ночей, которые вместо того, чтобы одна за другой совершать полет во времени — через календари и часы, — осуществляются одновременно. Моя ночь рядом с твоей ночью — это вовсе не одна и та же ночь, даже по календарю. У католиков, и в Риме, и здесь, сегодня Успение Богородицы, а у христиан восточного обряда, греков и греко-католиков — Перенесение мощей святого архидиакона Стефана Безбородого; у одних этот 1688 год закончится на пятнадцать дней раньше, у других — евреев — сейчас на дворе уже 5446 год, а у арабов всего лишь 905 год по хирдже. Мы, семеро слуг кира Аврама, до зари истратим неделю ночей. Целый сентябрь ночей наберется по пути отсюда до Топчисарая, а от Ай-Софии до Влахерн уйдет целый октябрь. Сны нашего кира Аврама где-то становятся настоящей жизнью, а кто-то видит во сне явь кира Аврама, и как знать, зачем наш кир Бранкович появился здесь, в Царьграде: чтобы увидеть того, чью явь он увидел во сне, того, кто в своих снах тратит жизнь кира Аврама, или чтобы и правда служить переводчиком господину британскому посланнику в Порте. Потому что вокруг нас нет такой яви другого человека, которая не снилась бы нынешней ночью кому-то третьему, затерянному среди людского моря. И любой сон каждого человека воплощается как чья-то чужая явь. Если отправиться отсюда до Босфора, от улицы к улице, можно дату за датой набрать целый год со всеми его временами, потому что у каждого своя осень и своя весна, и все времена человеческой жизни, потому что в любой день никто не стар и не молод и всю жизнь можно представить себе как пламя свечи, так что между рождением и смертью даже одного вздоха не остается, чтобы ее угасить. Если бы знать точно, куда дальше пойдет твоя жизнь, можно было бы этой же ночью найти того, с кем уже происходят все твои будущие дни и ночи: одного — который ест твой завтрашний обед, другого — который плачет над твоими утратами восьмилетней давности или целует твою будущую жену, третьего — умирающего точно такой смертью, какой умрешь в свое время и ты. Если бы человек мог набрать большую скорость и охватить все глубже и шире, он увидел бы, что вся вечность ночи на огромном пространстве осуществляется уже нынешней ночью. Время, которое уже истекло в одном городе, в другом только начинается, так что человек может, путешествуя между этими городами, совершать движение во времени вперед и назад. В одном городе-самце он может встретить живую женщину, которая в другом городе-самке уже мертва, и наоборот. Не только отдельные жизни, но и все будущие и прошлые времена, все ручейки вечности уже присутствуют здесь, разъединенные на крошечные кусочки и поделенные между людьми и их снами. Огромное тело прачеловека Адама ворочается и дышит во сне. Человечество пережевывает время все сразу и не дожидается завтрашнего дня. Таким образом, здесь время не существует. Оно надвигается и затопляет этот свет откуда-то с другой стороны…
