Hassliebe. Афериsт - [73]

В какой-то момент маленький темноволосый мальчик, скатившись с горки, чудом не перелетел через край и, упав на песок, засмеялся чистым заливистым смехом, откинувшись на спину и рисуя на грязи «ангела».

— Генри, встань, пожалуйста! — послышался легкий, женский смех, и Киллиан замер, оглядев толпу родителей. Подойдя ближе и присмотревшись, он увидел отдельно от всех, у дерева, девушку в желтом платье, с собранными в непослушный хвост волосами.

— Эмма? — прошептал он, не веря своим глазами. Блондинка застыла, выронив телефон, который держала в руке, и, медленно обернувшись, встретилась с ним взглядом.

— Киллиан…

====== 26. ======

— Я знаю, о чем ты думаешь, — тихо произнесла Эмма, крутя в руках телефон, хотя давно уже очистила его от грязи.

Они сидели на скамейке возле детской площадки, следя за тем, как Генри, заливисто смеясь, бегал вместе со своими друзьями. Киллиан молчал, стараясь переварить факт, пока еще без подробностей, не особо понимая, что происходит.

— Ты не должна…

— Нет, видимо, как раз должна, — оборвала она его, поджав губы. — Должен же хоть кто-то знать, в конце-то концов…

— Хоть кто-то? — Джонс вздрогнул, посмотрев на нее, и девушка, поймав его взгляд, почти сразу отвела глаза, уставившись в пустоту перед собой.

— Моего сына зовут Генри. О его существовании знают только моя мама и Август, — мужчина нахмурился, и она продолжила, не глядя на него. — Мне было семнадцать, когда я впервые влюбилась. Влюбилась до такой степени, что я едва ли не дышала им. Он был старше меня почти на пять лет, но я не считала это помехой. Для меня он был просто солнцем, этакой истиной в последней инстанции. Я делала все, что он говорил: начала пить, курила, каталась на мотоциклах, не спала ночами, пропадая на вечеринках. Он говорил, что любит меня, что я единственная, и я верила, и шла за ним, и любила. Когда он потребовал меня, я отдалась ему, сразу же, потому что, несмотря на то, что у нас вполне хорошие отношения с матерью, у нас никогда с ней не было разговоров, какие должны быть между мамой и дочкой. И я не знала, что себя нужно беречь, ценить то, что ты невинна. И я была с ним каждый раз, когда он хотел. Он был груб, резок, мне приходилось ходить в водолазках, чтобы прикрывать синяки и следы удушения, но я терпела, потому что думала, что это нормально, принимая его таким. Потом я узнала о том, что жду ребенка. Мне только исполнилось восемнадцать, и я была такой счастливой, ведь я верила, что теперь у нас все будет хорошо — поженимся, создадим семью, будем жить вместе… А когда я пришла к нему, он ударил меня и назвал шлюхой, — ее голос надорвался, и Киллиан крепко сжал ее руку.

— Эмма, не надо…

— Нет, надо! — почти истерично тряхнула она головой. — Надо! Хоть кто-то должен знать… Назвал меня шлюхой и сказал, чтобы я больше никогда не попадалась ему на глаза. Я думала, у меня случится выкидыш, но я выдержала. Мне было страшно идти к маме с этой новостью, и я сказала, что подала документы в университет в другом городе и уехала. Какое-то время жила в общаге, работая все время после занятий. Училась плохо, потому что на сон у меня было четыре часа, а все сверхурочное время я бегала по разным местам, чтобы заработать. Меня не отчисляли только потому, что у меня была золотая медаль и я типа подавала надежды, но я знала, что долго я не продержусь. В какой-то момент в общежитии стали сокращать места, в комнату должны были подсадить еще людей, и я поняла, что не выдержу. Тогда я нашла съемную комнату у одной бабушки, которая позволяла мне не спать ночами, занимаясь, кормила бесплатно и не очень много брала за съем. Близилось время родов, и меня попросили покинуть университет, так как боялись, что я могу родить прямо в кабинете. После рождения сына жизнь стала еще хуже — теперь у меня почти не было времени на сон. Я работала онлайн, говорила по телефону, могла позволить себе отлучиться максимум на полчаса, не больше, еще и он постоянно болел, а денег было мало… Я похудела, стала такой бледной, что люди на улицах пугались. Потом эта бабушка, у которой я снимала, предложила сидеть с Генри, чтобы я могла ходить на нормальную работу. Это был выход, но только на время… Я работала везде, где меня брали, и то хватало только на ребенка, на еду ему, одежду, лекарства… Потом я пошла в бар, где танцевала вечерами за деньги. Интим стоил дороже, но я не могла опуститься настолько низко. Мама звонила, узнавала, как я, и я врала, что все хорошо, мы живем втроем, любим, счастливы и всякое такое. Было мерзко врать, но я не могла позволить себе брать у нее деньги, потому что она и сама не очень хорошо жила. А потом бабушка та умерла, указав в завещании, что я могу жить в комнате столько, сколько я захочу, отправляя лишь половину суммы на счет ее сына. Это была помощь, но все становилось лишь хуже и хуже. В итоге я дошла до такой стадии, что была готова даже на интим, была готова наплевать на себя, лишь бы с Генри все было хорошо. Но в один из вечеров в нашем баре произошла облава в плане наркотиков, весь зал был забит полицией. И в какой-то момент один из оперов стал зажимать в углу нашу танцовщицу, которая и так была почти голая, а он ее вообще хотел раздеть. Я налетела на него, стала орать что-то из УК, так как с детства обожала его читать. И в этот момент вошел Август и попросил меня все повторить, что я, собственно, и сделала. И тогда он предложил мне пойти работать в полицию. Я не думала ни секунды, потому что это уж точно лучше, чем быть проституткой. Я работала в архиве сначала, но там и месяца не провела — меня повысили, потому что я везде лезла, но, как говорил Бут, по делу. Я поднималась по карьерной лестнице, потом появились Грэм, Дэвид, Нил, и жизнь стала нормальной, приобрела краски, а Август… Он мне как отец, поэтому я очень боюсь, как бы с ним ничего не произошло.