Хасидские рассказы - [22]
Все было так, как при пляске ребе… Кругом царила тишина, такая тишина, что слышно было, как часы тикали в седьмой комнате, в столовой ребе… Посредине стоял жених, вокруг него стоял народ, с раскрасневшимися лицами, горящими глазами, затаив дыхание…
Святость Торы снизошла на жениха, и от этой святости излучался, как от солнца, свет и зажигал сердца — кругом стояли пламенеющие души!
И губы его плясали, как ноги ребе, и очи всех были прикованы к его губам, как к ногам ребе, и сердца всех были преисполнены восторга, самозабвения…
В тот момент и он был святым праведником…
Душою всех!
Все тянулись к нему, как железо к магниту… Какой-то чарующей силой увлек он всех за собой, далеко, далеко, на улицу, за город, через горы и долины, моря и пустыни…
И глаза его горели, как у немировского ребе, а руки его двигались, как святые ноги того…
Я сижу, как зачарованный, вдруг кто-то коснулся моего плеча.
Я озираюсь — вижу ребе.
— Ты видишь, вот так я танцевал; только один напев не вошел сюда, он остался за дверью. Недаром мой зять — ученик Виленского гаона… Э!
Это «Э!» резануло меня по сердцу, словно ножом.
Вдруг он говорит.
— Хаим, ступай, дай водки мужикам, что привезли гостей.
И что это означало, этого уж я никак не мог понять.
Разговор
Зимою, греясь у печки в синагоге, они заключили между собою мир; и сегодня, в праздник Пасхи, они воспользовались первым хорошим днем и отправились на прогулку.
Солнце ярко светит на далеком голубом небе, из земли пробивается травка; воочию видишь, как подле каждой травки сидит ангел и как бы понукает: расти! расти!
Целые стаи птиц летят и ищут свои прошлогодние места.
Сахна обращается к Зораху:
— Коцкие хасиды, ты понимаешь, настоящие Коцкие хасиды, о нынешних и говорить не стоит, — истинные Коцкие хасиды вовсе не высокого мнения об агаде…
— Зато о галушках? — улыбаясь, замечает Зорах.
— Оставь галушки! — строго отвечает Сахна. — Не шути! Ты знаешь тайну слов: «не водворяй раба к господину»?
— С меня, — заметает Бельский с гордою скромностью, — довольно знать тайный смысл обыкновенных молитв.
Сахна делает вид, будто не расслышал его слов и продолжаете:
— Буквальный смысл ясен: если раб или слуга сбежал, то по закону его нельзя ни ловить, ни связывать, чтобы передать помещику, владельцу; раз человек бежал, значит, невтерпеж ему было… значит, жизнь не мила! Но и тайный смысл этих слов также весьма прост: тело на положении раба — оно раб души! Тело жадно; видит оно кусок свинины, чужую жену, чужого божка и еще Бог знает что — так оно из кожи вон лезет. Тогда душа говорит ему не делай! И оно должно молчать. И наоборот — душа хочет сделать что-нибудь хорошее, и тело обязано сделать… Пусть оно устало, бессильно… руки обязаны работать, ноги — бежать, рот — говорить… Почему? — Господин велит, душа приказывает! И при всем том: «не водворяй!» Целиком отдать душе тело тоже нельзя. Пламенная душа сожгла бы его, в пепел превратила бы. А если бы Богу угодны были души без тел, он не создал бы мира! А посему и тело имеет свои права… «Тот, кто много постится, грешник» — тело должно питаться! Кто хочет кататься, тот должен кормить свою лошадь! И вот приходит праздник, день радости — веселись! Возьми каплю водки, веселись и ты, тело! И душа вкушает удовольствие, и тело тоже! Душа от прочитанной молитвы, а тело — от водочки! Пасха, день нашего освобождения — угостись, тело, вот тебе галушка! И благодаря этому, возвышается! Оно принимает участие в совершении обряда!.. Не шути, братец, с галушками.
Зорах признает, что смысл слов очень глубок, и слушает.
— Ты имеешь удовольствие от опресноков…
— У кого опресноков досыта? — улыбается Зорах, — да и где зубы, чтобы их раскусить?
— А как иначе ты применяешь веление: «и радуйся праздником твоим», по отношению к телу?
— Я знаю? Приятно ему изюмное вино — ну и ладно! Что же касается меня самого, то я испытываю особенное удовольствие от «Сказания о Пасхе». Сижу себе, читаю, перечисляю казни египетские, раз, другой, удваиваю их, и снова удваиваю…
— Возмутительно!
— Возмутительно? За столько несчастий и бедствий перенесенных… За столько лет изгнания? Мне думается, что следовало бы установить обычай, семь раз повторять казни, семь раз повторять: «Излей гнев Твой!» Главное — казни! Я просто оживаю при них! Мни бы еще хотелось открыть дверь при этих словах… Пусть слышат! И чего мне бояться? Они разве понимают священный язык?
Сахна молчит немного, а затем рассказывает:
— Послушай; у нас произошла такая история! Чтоб не преувеличить, домов за десять от ребе, царство ему небесное, жил мясник. Да простит мне Бог слова мои — он покойник уже, — грубый мясник, из мясников мясник! Шея у него была, как у быка, руки, словно бревна, брови, как щетки! А голос-то! Заговорит он, кажется, будто вдали не то гремит, не то стреляют. Он, насколько мне кажется, был бельский хасид.
