Хасидские рассказы - [143]
В некоторых домишках, однако, совершенно темно. Там едят сухой кусок хлеба с селедкой или без нее, а может быть, читают лишь молитву на сон грядущий и ложатся без ужина… В одном из домиков стоит, должно быть, та вдова, которой так мало нужно, и бьет себя в исхудалую грудь, читая длинную исповедь… Может, она примеряет свой саван… Вспоминает про свое, обшитое золотой каймой, подвенечное платье; из старых глаз падает слеза, и она посылает в темную ночь свою улыбку: «Много ли нужно еврейке?»
У моего сиротки совсем другое на уме.
Подпрыгивая на одной ножке, он задирает головку к луне, которая с тупой важностью плывет между облаками.
Он вздыхает.
Заметил ли он падающую звезду? Нет…
— Ой, — говорит он, — как я бы хотел, чтоб пришел Мессия!
— А что?
— Я хочу, чтобы луна стала больше… Так жаль ее! Она, правда, согрешила, но так долго страдать… Ведь уж шестая тысяча идет.[52]
Всего только две просьбы: от отца земного еще одно луковичное перо, а от Отца Небесного, чтобы луна стала больше!
Я с трудом удерживаюсь от страстного желания сказать ему: «Оставь! Земной отец твой скоро женится, будет у тебя мачеха, и ты будешь плакать из-за куска хлеба. Откажись от луковичного пера, забудь и про луну…»
Мы вышли за город. Дыхание весны несется с зеленого поля. Мальчик тащит меня к дереву. Садимся.
— Тут, — приходит мне мысль, — он, должно быть, сиживал со своей матерью. Она ему, вероятно, показывала, что растет на этих полосах: он различает пшеницу, рожь, картофель.
— А тут растет терновник! Никто не ест терновника?
— Ослы его едят!
— Почему, — спрашивает он, — Бог сделал так, что каждое живое существо питается особой пищей?
Он не знает, что если бы все равно ели одно и то же, все бы равны были…
Лящев
Козы разумнее обывателей Тишовица, они не пугаются. Лишь две или три из них подняли головы, сонливо посмотрели на нас и опять стали щипать скудную растительность на улице и почесываться друг о дружку!
Счастливые козы! Никто не взводит на вас ложных обвинений, вам нечего пугаться статистиков. Вас, правда, берут на бойню, так что ж? Кто же не умирает раньше времени? Зато страданий у вас наверное меньше.
Припоминаю, что мне сказали в Тишовице: «В Лящеве дело пойдет у вас быстрее и легче: люди там спокойные, тихие, никто не будет бегать за вами».
Обыватели и козы в Лящеве, видно, подходящая пара: одни похожи на других.
Однако, хозяин заезжего дома, мой старый знакомый, несколько обескураживает меня:
— Не так-то легко, как думается, — говорит он.
— А что?
— Дай Бог, чтобы вам отвечали!
— Почему же нет?
— Еврей не любит, чтобы у него считали в кармане.
— А что, благословение Божие уйдет?
— Нет, проклятие войдет — кредит уйдет.
Попытка первая
Я делаю первую попытку и обращаюсь к одному:
— Доброго утра, реб корев!
— Доброго утра, шолом-алейхем.
Он нехотя подает мне руку.
— Как звать вас, реб корев.
— Лейбе-Ицхок
— А фамилия ваша?
— Зачем вам моя фамилия?
— А что, это разве секрет?
— Секрет не секрет, но вы ведь мне можете сказать, зачем вам знать ее… ведь это уж наверно не секрет!
— Вы разве не знаете?
— Не совсем точно…
— Догадливый же вы человек!
— Беренпельц, — отвечает он, несколько устыдившись.
— Женаты?
— Эт!
— Что значит «эт»?
— Он хочет развестись! — отвечает вместо него другой.
— Сколько детей?
Ему нужно подумать, и он считает по пальцам: «От первой жены — мои: один, два, три; ее один, два; от второй…», но ему надоедает считать.
— Ну, пусть будет — шесть!
— «Пусть будет» не годится, мне нужно знать точно.
— Видите ли, вот это «точно» неспроста. Точно! Зачем вам знать точно? Что вы чиновник, что ли? Платят вам за это? Поедет кто-нибудь вслед за вами и будет вас контролировать? Точно!
— Говори, дурак, говори! — подталкивают его другие. — Начал, так говори!
Им хочется знать, какие еще вопросы я задам. Он еще раз пересчитал по пальцам, и получилось, слава Богу, на три больше.
— Девять, да будут они здоровы и крепки.
— Сколько сыновей и сколько дочерей?
Ему опять приходится считать.
— Четыре сына и пять дочерей.
— Сколько сыновей поженили, сколько-дочерей повыдали замуж?
— Это вам тоже нужно знать? Скажите же мне: зачем?
— Говори уж, говори! — кричит публика с еще большим нетерпением.
— Трех дочерей и двух сыновей, — отвечает кто-то за него.
— Да? — говорит он.
— А Срулик?
— Ведь он еще не женился!
— Ты осел! Его ведь в эту субботу вызовут к чтению Торы! Что значит полторы недели?
Я записываю и спрашиваю дальше:
— Были на военной службе?
— «Оплаченный» я… Четыреста рублей! Где бы их взять теперь? — вздыхает он.
— А сыновья?
— У старшего нарост под правым глазом и к тому же, не про вас будь сказано, он несколько «надорван». Лежал в трех госпиталях, стоило больше, чем поженить его, и едва-едва из полка освободили. У второго льгота, третий служит.
