Харон - [2]

Рак был длинным малым, на голову выше меня. От него воняло сырым костром – горький, противный запах. Он сплюнул в траву.

– Мой отец говорил: каждый день ты должен кого-то убивать. Муху, крысу. Каждый день… – Рак засмеялся. – Тогда в решающий момент рука не дрогнет. В решающий момент…

Он неожиданно протянул мне ружье.

– На! Попробуй сам.

Ружье оказалось старым двухзарядным «ремингтоном», увесистым, гораздо тяжелее, чем я ожидал, цевье было теплым и скользким от его потных рук. Мой указательный палец осторожно лег на маслянистое железо. Мне всегда казалось, что оружие должно придавать уверенности, на деле я ощутил неудобство и растерянность.

– Приклад в плечо… Вот так…

– Знаю… – Я вжал приклад в плечо. – Ну и?

Рак сделал шаг назад, неожиданно приподнял ствол «ремингтона» и упер его себе в грудь. Я замер, хотел сглотнуть, во рту была сушь. Палец мелко дрожал на спусковом крючке.

– Ну и? – тихо передразнил он меня.

Его выпуклые глаза гипнотизировали, я не мог отвести взгляда от этих водянистых, в розовых прожилках, воспаленных глаз, от белых ресниц, похожих на свиные щетинки. Мне пришла неожиданная мысль, что он альбинос.

– Ну что, Ник, – так же тихо спросил он. – Сможешь? Или кишка тонка?

«Ремингтон» стал вдвое тяжелее. Страшно хотелось пить. Снизу, из желудка поднималась тошнотворная слабость, между лопаток скользнула щекотная капля. Если бы ствол не упирался в его грудь, у меня вряд ли хватило сил удержать ружье.

– Вот видишь, – ласково проговорил он. – Не так это просто – убить. Навык нужен.

Левой рукой он взялся за ствол, мои пальцы разжались сами. Он ловким жестом перехватил ружье за цевье, уверенно прижал ствол к волчьей голове и выстрелил.

1

Мы развелись через два с половиной месяца после моего возвращения из Пакистана. Выплатили кредит за «рэнглер», переписали дом на имя жены. Бывшей жены. Она снова стала Хелью Борг, дети – старшему уже двенадцать, младшей Анне – семь, тоже стали Боргами. Мое имя постепенно начало исчезать. Исчезать с почтовых конвертов, со счетов за газ, электричество, исчезать из жизни.

Я научил детей прятаться в ванной при первых признаках опасности, ванная – самое защищенное место в доме. Моя жена научилась обращаться с дробовиком, винтовка всегда в спальне, я объяснил Хелью, под каким углом лучше стрелять сквозь дверь, чтобы избежать рикошета. Сразу после учебного года они с детьми переедут на Западное побережье, куда-нибудь в Калифорнию или Орегон. Здесь, в Виргинии, на лужайке перед нашим домом уже стояла вывеска «Продается».

В апреле, во время очередного медосмотра я пожаловался на депрессию.

– Суицидальные мысли? – спросил доктор, тюкая по клавишам ноутбука двумя пальцами.

Я пожал плечами, кивнул, разглядывая серый линолеум, неубедительно изображающий мрамор.

– Алкоголь?

– Ну-у…

Док поднял голову, разнял очки – дужка на переносице соединялась магнитом. Две стекляшки повисли на груди.

– Удобная штука… – заметил я.

– На спиртное не налегай. – Он не хотел поддержать разговор про свои замечательные очки. – А депрессия… депрессия – это нормально. После того, что вы там…

– Может, таблетки? Я просыпаюсь каждую ночь в два, не могу заснуть до утра.

– На спиртное не налегай, – повторил доктор.

Соединил очки и начал что-то выстукивать на клавиатуре.

Через неделю я подал рапорт. Самое забавное, что если бы меня пристрелили в Аллатаббаде или раньше, в Афганистане или Ираке, Хелью до конца жизни получала бы за меня приличную пенсию, мои дети бесплатно окончили бы колледж – любой, на выбор. Всей семье была бы гарантирована медицинская страховка Минобороны.

До выхода в отставку мне оставалось два с половиной года – тридцать один месяц. Подавая рапорт, я нарушал контракт и лишался пенсии, выходного пособия, страховки.

Командир отряда, капитан первого ранга Ригли отложил бумагу, долго тер лицо ладонями.

– Ник, не горячись. – Он поднял на меня красные, будто заплаканные глаза. – Тут надо все как следует обмозговать…

– Куда уж дальше, – перебил я, – мозг уже в трубочку свернулся от мозгования!

– Да погоди ты…

У меня тряслись руки, я сжал кулаки, сунул их в карманы.

– Мы можем попробовать, – капитан подбирал слова. – Я могу связаться с Бюро… я уже говорил с Грубером… Они предложили включить тебя в программу защиты свидетелей…

– Это которая для стукачей из мафии?

– Грубер сказал, у них есть вариант в Милуоки. Шофером на пивной трейлер… Пиво развозить, короче… Новое имя, социальный номер, квартира.

– Пиво? – Я зло засмеялся. – А как с Хэлью? Ее куда? В стрип-бар, на столе плясать?

Капитан снова начал мучить лицо.

– А дети? Что с ними? Их куда? – Я встал, быстро прошел от стены к стене. – Куда?

В кабинете пахло сырой побелкой, было душно. Где-то за стеной играло радио, передавали что-то классическое. Я хотел расстегнуть воротник, пальцы не слушались, я дернул, пуговица весело зацокала по полу.

– Я все понимаю, – сказал я в стену; капитан за спиной замычал, как от зубной боли. – Просто не могу больше. Сломался. Перегорел, как лампочка. С виду вроде ничего, а внутри – хлам.

– Что ты собираешься делать? – спросил капитан.

– Исчезнуть. Для начала. – Я сел, скрестил руки на груди. – Они ведь до меня доберутся. И я не говорю «если», я спрашиваю «когда». Это вопрос времени.