Хардкор - [5]

Вот вся эта ботва в виде сгущенки и тушенки приравнивалась к богатству! Воровство в той среде было притчей во языцах и даже попадало в кадры советского кинематографа. Грузчики, они же водители, они же экспедиторы получали семьдесят рублей (!). Это были люди взвешивающие, доставляющие и материально ответственные люди. Вот настолько была червивой эта система, позволявшая воровать продукты, за которые приплачивали советские граждане. Семьдесят рублей, а остальное– воруйте сами. Зарплата тоже выдавалась продуктами. Помню, я еще не врубался, когда мне предлагали «колбасу докторскую, спецзаказ». Только потом я понял, что при одинаковом названии продукты в заказах и на прилавках отличались. При этом на зарплаты жить было невозможно, и население изгалялось как могло. Я тогда стырил из армии черный бушлат; еще у меня были черные стертые вельветовые джинсы, и перед самым дембелем мои очки выглядели как у Коровьева из «Мастера и Маргариты».

М. Б. Кстати, а почему «Окуляр»?

С. О. Этот позывной дал Герман по фамилии Зац. Я тогда этого не знал, и он проходил как Жора. А Германом его назвал, потому что он был фанатом Judas Priest. И это как-то сходилось. Джудас – Прист, Герман – Зац. Ты же знаешь эту тему по поводу фашистских раввинов и конфедератских негров?

М. Б. Конечно, Фима из красногорских металлюг и Миша Ложкин с Нежданова…

С. О. Вот. Филофонистов уже гоняли вовсю, и когда разогнали все первые «кучи», некто Борода организовал клуб филофонистов в Химках. Когда меня увидели в этом клубе с кучей рекордов под мышкой, все просто сползли по стенкам. Все подобные диски уже осели по коллекциям, а я припер все старые доармейские диски. Очков у меня не было, и мне их тогда подогнала жена Вити Поручика, который позже уехал в Германию. Диоптрии совпадали, но они были черные. И вот я в этих черных очках, черный силуэт на белом снегу. Человек в футляре, с пачкой рекордов. А на лице очки выделялись так, что все, кто увидел это, стали показывать пальцем и кричать, что мол-идут окуляры… Вот так «окуляры» или «очки» и закрепилось за мной. Если бы я просто пришел, то, наверное, никто бы не удивился, но я припер с собой мешок пластов и отдавал их задаром, потому что хотел новинок до изнеможения. За два года моего отсутствия произошли глобальные изменения, всякие «Айрон Мейдены» уже понавыпускали по две пластинки. Эдуард Ратников, тогда уже ушлый мальчонка, мне, туповатому после армии, подсказывал, что катит, а что устарело. При этом все купленные пласты он, конечно же, получал на запись. Например, подбегает ко мне с Twisted Sister; я, конечно же, говорю, что мне эта баба крашеная не нужна, а он – какая баба? Бери, Серега! Это мужик – супер!.. Своему увлечению нужно было соответствовать, и конечно же, хотелось «кожушок», как я его называл. Потому что, если бы я не купил «косую», то я был бы таким же лохом, как и остальные филофонисты. Черная кожа с кровавым подбоем… помнится, я очень сильно огорчился, когда у меня такую цинично перекупил Андрейка Кисс.

Наряду с пластинками широким фронтом растянулась торговля иностранными музыкальными журналами. Metal Hammer в 86-м году был дико популярен. Цена на него резко подскочила сначала до ста, потом до ста двадцати и ста сорока рублей. Удачно купленный журнал мог быть разобран и перепродан, принося прибыль равную еще одной сотне. Были еще и фотографии, переснятые и продаваемые в школах по пять рублей. При этом стоит отметить, что позывные у людей часто давались по их музыкальным пристрастиям или именам музыкантов. Эдик был Саксоном, Дима-Саббат. При этом если кто-то уже застолбил какое-то название типа «Айрон мейден», то человек принимал позывные Диано, как Сережа. А у меня, как Герман Зац сказал «окуляры», так и пошло. Популярность тогда уже была такой, что по тусовке ходили всякие небылицы, пусть я этого и не делал. Все субботы были комковые, не пропустил практически не одну. Жена обижалась, но потом свыклась с моими мелкими радостями. Когда клуб филофонистов закрыли, толпы стали организовываться сами собой. Я почему их баранами называю – потому что, как привыкли к одному стойлу, так и продолжали ездить. Когда их стали менты разгонять, вся эта толпа просто на одну остановку переехала, к НАТИ, и опять стали толпиться.

Была еще серия переездов по подмосковным ДКашкам, где местные руководители сшибали легкую деньгу, продавая билетики, которые не стоили больше десяти копеек, по рублю. В фойе этих заведений обычно ютились местные клубы филателистов и нумизматов; там местные старушки, разложив веером свои коллекции, разводили пионеров на имущество их родителей. Меломаны, они же барыги, они же «утюги» – все разные люди, объединенные разными интересами, набивались в эти помещения как шпроты, и было их очень много. Тут же появлялись какие-то сопутствующие товары. Местные шашлычки отоваривались по полной.

Стоит отметить, что атрибутика никогда не возникла бы у фанатов Pink Floyd: там в ходу были разве что фенечки и ксивники. А вот металлисты и отчасти панки привнесли в это движение зачатки индустрии уличной моды. Ходить в американистких вещах было западло, и нужно было обязательно иметь что-то свое, как можно более угрожающее. Все же стояли на асоциальных позициях. Люди умудрялись отрывать от чемоданов и школьных сумок клепки и делать из них кому чего хватало: кто ремешок, кто напульсники. Я помню, у нас в школе в районе 86–87 годов была охота на клепки: прокрадывались детишки из соседних школ и дербанили сумки подростков. Именно на напульсники.