Хардкор - [4]

А пластиночная страсть была неистребима. Переодевшись в гражданскую одежду, я мчался в Москву на Самотек, где тут же принимался ментами. Потому что у всех был характерный четырехугольный пакет. Как не конспирируй, не спрячешь. Я нашел выход, купив коробку из под четырехпластовой речи Леонида Ильича Брежнева. Отличная коробка с двойными пакетами, над которыми все филофонисты тряслись и которых не хватало всегда.

Помню, при мне один человек с трясущимися руками уронил на пол туалета ГУМа пластинку! Да, а туалет в ГУМе был, конечно же, культовым. Как в Питере 88-го года. Толчки были разделены невысокими перегородками без дверей, где, подобрав полы своих бобровых шуб, заседали люди, выглядывая, как совы из дупла… Даже в армии были нормальные туалеты, а здесь, вставая после работы, можно было увидеть головы заседающих соседей. В ГУМе так тырили шапки, которые были часто ондатровыми и проходили как дефицит. И главное, пострадавшим приезжим некуда было деться – руки-то заняты, а тут раз… и шапка ушла, то ли налево, то ли направо, а быть может уже по улице пошла… При этом в ГУМе всегда стоял характерный туалетный запах, особенно возле пластиночного отдела.

Меломаны все ходили со списками. При этом шел обмен с постоянными добивками. Когда Британию захлестнула волна панка, Россия утонула в потопах «Аббы», «Смоуки», «Бони М». Именно такие пласты уходили за бешеные баки, не «Пёрпл» с «Саббатом», которые можно было купить даже за четвертак. При этом пиленные пластинки мазали вазелином, и опытные филофонисты всегда подносили винил к носу и нюхали. Эти диски назывались «мазанными». При этом диски разбирались на запчасти, и продавались по отдельности. Вкладыши-постеры уходили за десять рублей. Некоторые умудрялись вытаскивать внутренности и запечатать обратно, а иные исхитрялись отклеивать пластиночные «яблоки». Все эти хитрости присутствовали наравне с кидаловом, когда гренадеры кидали подростков. Кидняк процветал, и слабинку давать было нельзя, потому что потом пришлось бы с этой «маркой» появляться на тех же точках. Все эти неприятные моменты затачивали характер.

Я помню, что тогда уже пришло понимание, что пластинки-пластинками, но надо покупать джинсы. Стало просто стыдно за себя, за внешний вид. Тогда в обывательской среде бытовало мнение: если человек не лох, то он должен заработать, украсть, снять с убитого, но достать себе джинсы… Не ходить в «чухасах». Я и сейчас прикупаю себе вещи того периода, потому что вещей такого качества больше не делают.

Я начал трудовую карьеру в пятнадцать лет с фабрики «Буревестник», которая выпускала ботинки, весящие килограмма по три. Паспорта у меня еще не было, и устроили меня по свидетельству о рождении. Сначала я зарабатывал пять рублей в день, потом стал давать две нормы – и выходил «червонец». По тем временам было нормальным таким заработком, даже для взрослого. Выходило триста, но после комсомольских вычетов становилось двести сорок. Как бы «сыт-пьян-нос в табаке» и можно было отложить. Работал я в разных местах и уже тогда понял, что на заводе я больше работать не буду, даже фабрикантом. Меня там даже на партийных заседания принудительно присутствовать заставляли. Хотя я был беспартийным. А спекулянты зарабатывали на порядок больше; торгаши заправляли продмагами и мерилом благосостояния была еда. А это так пошло и низко: оценивать всё рулонами ткани, батонами колбасы и одеждой из-под прилавка…

Причем нужно отделить «утюгов» и филофонистов от детей чиновников, ездящих за границу и в силу этих обстоятельств спекулирующих вещами. Да, всю «фарцу» загоняли под одно определение спекуляции, из-за массового спроса у населения на все. При этом сам изначальный смысл термина терялся. Люди хотели выделиться из толпы, да и просто по-человечески выглядеть. Это серое стадо, которое уныло и обреченно гоняло с работы домой и обратно, добивало любую живую мысль. А охотники за вещами разнились по интересам очень сильно. Это потом уже все подряд стали носить «чухасы», и надо было искать себе нечто другое, а на конец семидесятых таких людей были единицы; если они носили джинсы, то наверняка слушали модную музыку. Так и определялось единство духа. Есть тусовка солдатская, а есть– генеральская, соответственно, при лампасах и своих интересах. Нужно было обозначиться, и это делалось через одежду, которая стоила безумных, по советским меркам, денег. Тогда же появилась такая красивая легенда про то, что когда молодые люди появятся на Красной площади, – значит, революция не за горами. Правда, если сравнить с фотографией укуреного Пола Маккартни с Путиным, легенды можно насочинять любые.

Когда я вернулся из армии при «Кучере» (К. У. Черненко), то, конечно же, попытался максимально долго просачковать от работы. Уже пришел с пониманием, что свою жизнь я буду строить, как подводная лодка, – чтоб не могли запеленговать. Как у Высоцкого. Все на независимости, чтобы не было искушения делать подлости за деньги, то есть надо было быть материально обеспеченным.

Но, чтобы не попасть под статью о тунеядстве, пришлось устроиться грузчиком в магазин. При этом статья за тунеядство висла дамокловым мечом над молодежью, и, кстати, эта боязнь сближала. Так мы познакомились и сблизились с Джоником. А работа была такой: ночь работа – два дня дома. При этом было упомянутое нагибалово с едой; и когда я с работы приносил ящик сгущенки, мой сын складывал банки в пирамиду и говорил: «Папа, какие мы богатые…»