Харама - [15]

— У них наверняка купальники уже надеты, так что платье можно стащить за любым деревом.

— Хоть бы жара чуточку спала. Послушай, а Мели сегодня чего-то не в себе.

— К чему ты это говоришь?

— Не знаю… Ты сам слышал, она только и спрашивает о Сакариасе и прочих.

— Ну и что?

— Да как тебе сказать: она вроде бы недовольна, что приехала с нами, а не с той компанией. Как ты думаешь?

Сантос пожал плечами:

— Это ее дело. Мне-то что.

Самый прямой путь от Кослады — вдоль железнодорожной линии и до самого переезда. Туфель ему было не жаль. Пока были новые, он их берег. А теперь он глядел под ноги, только чтобы не запачкаться мазутом и не споткнуться о шпалы. Временами, когда никто на него не смотрел, он шел, балансируя, по рельсу. У сторожки на переезде девочка в красном платье сгоняла с расстеленного на траве белья забравшихся на него кур. На листьях винограда, обвивавшего вход в сторожку, осела паровозная копоть. Девочка, заметив его, перестала сгонять кур. Она не засмеялась, увидев, как он идет по рельсу, но через минуту крикнула:

— Берегись!

Мужчина в белых туфлях резко обернулся, — она над ним подшутила и убежала в дом, как нашкодивший котенок. На переезде мужчина сошел с линии и свернул направо. Тут он шагал осторожно, чтобы белый верх туфель не запылился.

Возле кафе он столкнулся с Хустиной и ее матерью, в руках у них были кошелки.

— Добрый день.

— День добрый.

Девушка оглядела его с головы до ног и пошла дальше, на ходу закрываясь от солнца пестрым платком.

— Что нового?

— Ничего. Сами видите.

— Стаканчик?

— Пожалуй.

Посмотрел наружу. Вдали виднелись черные силуэты обеих женщин. Постучал пальцами по стойке. Услышав, как Маурисио поставил на стойку стакан, он обернулся.

— Хулио был вчера вечером?

— Который из двух?

— Управляющий.

— Нет, управляющий не заходил. Другой — был.

— А сегодня придет?

— Кто, управляющий? Наверно.

Мужчина в белых туфлях пригубил вино и снова посмотрел наружу.

— Ну и жара.

— Что и говорить, жара. Будто только и дожидается воскресенья, чтобы еще наддать.

— Да, у жары праздников нет, — вмешался Лусио. — Интересно посмотреть на реку в этот час: наверно, народу там кишмя кишит.

— Должно быть, — согласился вновь пришедший и обернулся к Маурисио. — Ты уверен, что он придет?

— Думаю, что придет, я же сказал. Почти наверняка придет, ведь сегодня праздник.

Посмотрел на мужчину в белых туфлях и направился к мойке. Тот ничего не сказал. Все трое как будто чего-то выжидали.

— Боюсь, не делали ли мы глупости всю жизнь, — сказал, помолчав, мужчина в белых туфлях. — Пожалуйста, Маурисио, еще стаканчик.

Маурисио взял стакан и посмотрел на гостя с любопытством. Осторожно, не то спрашивая, не то утверждая, сказал:

— Вы-то, верно, знаете, что хотели этим выразить?

— Что я хотел выразить? Конечно, знаю. Ну зачем я приехал в Косладу? Чего ради?

Молчание.

— Вам виднее.

— Я знаю только, что лучше мне было остаться в родных краях. Куда как было б для меня полезней. Но все начинаешь понимать слишком поздно.

Лусио и Маурисио смотрели на него. Маурисио спросил:

— Так уж плохи дела? Что с вами стряслось, если не секрет?

Гость поднял голову, взглянул на Маурисио из-под насупленных бровей, фыркнул:

— Чепуха. Болтают люди чепуху, а тебе докука. Да и сам-то я хорош: чепуху эту к сердцу принимаю. — Он сглотнул слюну, помолчал, бросил взгляд на поле и продолжал: — И все эта политика. Ерундовая политика, конечно. Мышиная возня, но политика! Одни за это, другие за то. А в парикмахерской говорят много, больше, чем надо. И ты должен терпеть, когда говорят и то, и другое, и бог весть что. Если не стерпишь, клиента потеряешь, а будешь терпеть — попадешь в какую-нибудь историю. Они как будто приходят к тебе единственно затем, чтобы излить всю желчь, всю дрянь, всю тайную злобу, какая у них накопилась друг против друга. И пока ты их намыливаешь и бреешь — готово дело, тебя уже втянули в какую-нибудь свару. Какой только пакости не сотворят. — Он отчаянно жестикулировал, с беспокойством поглядывая на дверь, помолчал, подбирая слова. — Так вот, сегодня утром приходит ко мне Абелардо, вы его знаете.

Слушатели кивнули.

— Значит, приходит он ко мне и рассказывает, что три или четыре человека говорили, дескать надо мне устроить бойкот, чтоб никто не ходил в мое заведение, потому что у меня там нездоровая атмосфера для порядочных людей. — Тут гость сделал паузу, глубоко вздохнул и посмотрел на собеседников. — Вы же понимаете, как мне это надо — создавать в моем заведении нездоровую для кого-то там атмосферу… Всякому ясно! А что прикажете делать? Сгонять их с кресла и выставлять за дверь с намыленной физиономией? Или что? Может, затыкать им рот салфеткой?..

— Самые злые сплетни идут из парикмахерской, — сказал Лусио. — От них больше всего вреда.

Он говорил с таким видом, будто речь шла о каком-то насекомом: о клопе или о вше… А Маурисио спросил:

— Ну, а на этот раз что было?

— Да все этот Хулио… У него, видите ли, Гильермо Санчес арендует помещение под магазин и не хочет освобождать, так он повсюду его высмеивает, кредит ему подрывает. Как-то на днях, в пятницу это было, брил я Хулио, ну и у меня возьми да сорвись с языка, что Гильермо, конечно же, нахал, а в другом-то кресле, позади меня, оказался сеньор, которого водой не разольешь с этим Гильермо. Он безо всяких сразу же бегом к Гильермо и, конечно, ему про этот разговор сообщил, так что сами понимаете…