Харама - [110]

— Ну, знаете! — сказал Лусио. — Вы, кажется, хотите сделать Хараму такой многоводной, какой не сумели ее сделать самые большие дожди.

— Да, я тоже думаю, что нынче вечером у нас получился слишком уж высокий паводок, — улыбаясь, подтвердил Маурисио. — Если в августе она такая, то в феврале унесет всю провинцию. По-моему, вы самую малость преувеличили.

Пастух засмеялся:

— Конечно, вам просто так показалось. Все дело в том, как рассказать: если к какой-нибудь цифре добавить нолик-другой…

— Я вижу, вам нравится ее вздувать, — сказал Лусио. — Вы говорите, что река вас приводит в ярость, а сами воодушевляетесь и еще как распаляетесь, когда о ней рассказываете. Видно, в конце-то концов вы ей верите, правда?

— С надлежащим уважением, — ответил пастух, — и на расстоянии. Ополоснуть ноги да посидеть на берегу — вот и все доверие, которое я ей оказываю. А на что я люблю посмотреть, так это на первый ее наскок, когда она разъяряется, как бык, и набрасывается на все, до чего может добраться, я такое не раз видел. Зрелище это, честно скажу, мне по душе. Особенно первый наскок. Здорово!

— Должно быть, когда вы без овец.

— Конечно, скотина в загоне. Нет уж, пока я пастух, в Васиамадриде баранинки больше не поедят, даю вам слово.

— Интересно, как овцу могло унести так далеко, пусть даже при самом большом паводке. Как это случилось?

— Очень просто, — ответил, смеясь, пастух. — Во-первых, они такие тощие, крупный кузнечик и то больше потянет, а во-вторых, я все выдумал. И выдумывать это мне пришлось потому, что хозяин стал от меня требовать, чтоб я нашел овцу, которую унесла Харама, и показал ему шкуру, когда еще непогода не кончилась. И ругался последними словами. Я, конечно, ответил, что хорошо, мол, сейчас иду, пошел и взял колоду карт, да и просидел до самой ночи, а утром явился к хозяину серьезный, как король треф, и рассказал, что овечка пошла на обед бродягам в Васиамадриде, а шкуру ее продали за гроши первому встречному. Хозяин-то и принял все за чистую монету, — мол, что поделаешь, бог с ней, больше искать не надо. Он остался в полной уверенности, что так и было, потому что в деле совсем ничего, ну ничего не смыслит, а я преподнес ему этот бред с самым серьезным видом. Вот и вся история.

Мужчина в белых туфлях поднял голову:

— Вы нас очень развлекли, Амалио, порассказали про року и про все эти штучки, но сегодня она кому-то принесла большое горе.

— Так уж водится, — сказал пастух, — кому радость, кому слезы. Иначе и не бывает: одно и то же кого-то рассмешит, а кого-то заставит плакать. И на Хараме это не впервой, так бывало испокон веков. Сюда давным-давно приезжают купаться, еще войны в помине не было, а уже приезжали, так что это вошло в обычай с доисторических времен, и каждое, каждое лето тонут то три, то четыре мадридца. Как давно вы в Косладе?

— Скоро будет четыре года.

— Значит, провели здесь, по крайней мере, три лета, считая и это, а скажите, было ли хоть одно, когда кто-нибудь из мадридцев не погиб от руки Харамы? Несчастье это старое, всем известное, почти привычное дело. В этом году выпало оно на сегодня. Видать, дожидалось этого дня.

— На какой выпало, на тот и пришлось, — сказал Лусио. — Как номер в лотерее.

— Ну да. Только река все равно свое возьмет, — продолжал пастух. — И если б настало время, когда люди отказались бы входить в реку, она сама бы вышла искать людей.

— Это верно, она так бы и сделала, — согласился алькарриец.

Пастух засмеялся:

— Вот страх-то! Река оставила свое русло и гонится за тобой, извиваясь, как змея. Вы испугались бы, сеньор Лусио?

— Я слишком черствый стал. Она меня тут же выплюнула бы.

— Как знать, может, жесткий петух как раз ей по вкусу, — сказал алькарриец и зевнул.

В наступившей тишине Кармело взял свой стакан и отхлебнул. Лусио сделал знак Маурисио, чтобы тот наполнил стаканы.

— Каждый раз вы запаздываете, — сказал Маурисио мужчине в белых туфлях. — Допейте, я налью еще.

— Не надо, Маурисио, не наливайте мне больше, — отказался тот. — От таких дел и пить-то охота пропадает.

— Как хотите, — сказал Маурисио, убирая бутылку.

— От каких дел? — спросил Макарио.

Мужчина в белых туфлях посмотрел ему в глаза.

— Вот от таких, — и кивнул в сторону двери. — От этих самых.

— А, понятно.

— Глупо, конечно, но на меня это действует, — пояснил он, как бы извиняясь, — когда такое случается рядом с тобой, хоть ты и не имеешь к этому никакого отношения. Эту девушку я даже не видел, но вот прошли мимо меня ее товарищи — и этого достаточно, чтобы настроение у меня испортилось до утра. Что-то вроде дурного привкуса во рту, что ли, не знаю даже, как объяснить.

— Я понимаю, — сказал Макарио. — Это зависит от того, насколько ты впечатлительный. Одни больше — другие меньше. Есть такие, которые любят поглазеть на раненых или погибших в автомобильной катастрофе, а другие — наоборот, видеть такое не могут, вот вроде вас.

— Ведь каждый день читаешь в газетах о разных происшествиях со всеми подробностями — и хоть бы что, — продолжал мужчина в белых туфлях. — А вот когда сам соприкоснешься хоть… самую малость, мимоходом, как я сегодня, и уже ты под впечатлением, и дрожь пробирает, от которой никто тебя не избавит. Это вроде дурного знака, вот именно — вроде дурного знака.