Хаос дорог - [36]

Я тяжело вздохнул. И разве объяснишь ей все? Захочет ли она слушать? Произойди этот разговор всего на день раньше, и я бы повиновался ей без лишних слов и возражений, но… — Дар… — Да? — Уже слишком поздно. Думаю, ты и без меня это поняла. — Поняла, – обреченно вздохнула Даризи. – Но, Ксан, может, ну его? Зачем тебе взваливать на себя еще и его проблемы? Я понимаю, что вам, Владыкам, только дай возможность, сразу заведете себе «ближнего», но для тебя же этот ифрит станет вечным искушением.

С чего это она взяла? Только потому, что Мей – идеальный аккумулятор? Но я же решил забыть о силе, верно? Или Дар думает, что рядом с Рыжиком я потеряю контроль? Так это же в принципе невозможно! Да и честно скажу: за всю свою двуцветную жизнь я не соблазнил и не выпил ни одного ребенка, а Мей – еще дитя сущее. — Не станет он искушением, поверь, Дар. Я уже связался на свою голову с одним ифритом – больше мне такого счастья не надо. — Правда? – В ее бездонных глазах появились робкие искорки надежды. Я невольно улыбнулся ей и ответил в том же тоне: — Истинная. — Ну, тогда я за тебя спокойна. Вы, Двуцветные, на редкость постоянны в привязанностях. Наверно, так пытаетесь компенсировать огромное количество вынужденных связей. — Правда? – На этот раз настал мой черед удивляться. Никогда не замечал за собой каких‑то чувств к своим партнерам. — Правда, – серьезно кивнула Даризи. – Это тоже стало для нас неожиданностью, и не скажу, что приятной. Когда Двуцветный останавливает свой выбор на ком‑то одном – это начало конца. Его конца. Потому что рано или поздно, но сила вырвется на свободу, и вот тогда – все. За примером и ходить далеко не надо, ведь именно так твой предшественник уничтожил Dha’rise. Впрочем, не могу сказать, что в этом только его вина. Сами напросились. — Ты это о чем? — Да так, не важно. Это уже давно стало историей…

Тишина. Дар смотрит в окно, прислонившись лбом к прохладному стеклу. Куда устремлен ее взгляд? Что она видит сейчас? О чем вспоминает? Я не спрошу, не дело мне влезать в прошлые свершения – недостоин. Да и меня мало интересует история, гораздо больше меня привлекает настоящее. Эти маленькие, незримые крупицы событий, оседающие вниз под грузом пройденных мгновений, и стоит им коснуться грубо стесанных досок пола, как все они превращаются в невзрачную пыль прошлого…

Впрочем, есть вопрос, который даже меня заставит разворошить пепел пройденных лет. — Дар, а зачем создали Двуцветных? Я понимаю, для чего служит Мей, но зачем кому‑то могли понадобиться уродцы, застывшие на границе всего. — Это сложный вопрос, Ксан. Очень сложный. И я не смогу на него ответить. Вы были нужны. Все те десять зерен, что мы создали, были важны для нас, иначе мы бы не стали платить назначенную цену… — Цену? – осторожно уточнил я. Что‑то мне подсказывало, что я очень близко оказался к пониманию чего‑то важного… но чего? — Да, цену. Каждый из вас стоил жизни двоим виррам. Двадцать добровольных жертв и только десять зерен. Ты последний. После тебя уже не будет Двуцветных. Никогда. Вы так и останетесь незавершенным экспериментом… – Она не скрывала горечи. Ей было больно думать об этом. Боги, как же это должно быть страшно! Она ведь осталась совершенно одна и год за годом обречена наблюдать, как рушатся их планы, как постепенно стирается из памяти прошлое, как за ненадобностью отбрасывается их наследие… Не хотел бы я оказаться на ее месте. Это во много раз страшнее моей участи, какой бы она ни была. — Я последний? – чтобы отвлечь ее от безрадостных мыслей, вопросил я. — Да, последний росток, которому вр яд ли суждено стать древом. — Десятый? – на всякий случай уточнил я. — Ну–у… а что? — Но в истории свои следы оставили только четыре Двуцветных. По всему выходило, что я пятый… — Да, четыре ростка, которым позволили выжить… — А остальные? – Я уже догадывался о том, что услышу, но не хотелось верить. Ну не могут же они быть настолько жестоки! — Остальные? – растерянно переспросила Даризи. – Их не было. Им просто не позволили быть.

Горечь темными складками застыла в уголках ее губ, темно–синие глаза влажно блестели – вся она стала памятником боли, ее воплощением в нашем погрязшем в грехах и ошибках мире.

Несколько долгих мгновений она молча смотрела перед собой, словно собираясь с мыслями, а потом негромко начала: — Первый Двуцветный вышел из наших лабораторий одновременно с членами других Домов. В нем текла та же кровь, что и в них, но почему‑то его не приняли. Ни один из Домов не согласился впустить «урода». Для нас это стало неожиданностью. Мы не понимали, с чего это вдруг все его отвергают, ведь Владыка из дома Милосердной Смерти вполне сносно мог общаться с danely из семьи Истинного Пламени, не испытывая каких бы то ни было неудобств, но стоило в комнату войти Алесану… Они ненавидели его. И, надо сказать, чувств своих не скрывали, напротив, всячески выпячивали это… Алесан не обращал внимания. Ему было плевать и на Дома, и на их членов, по крайней мере так казалось вначале… Вот только за наигранным безразличием скрывалось много всего такого, о чем даже мы не подозревали. Забавно. – Горечь окрасила ее слова в пепельно–серый цвет. Было неприятно слушать эту исповедь, казалось, что я в грязных сапогах без спроса забираюсь на чужую кровать, но… Ей необходимо было высказаться – пережить это вновь и отпустить на волю хищную птицу памяти, давно исклевавшую в кровь руки хозяйки. – Он так покорно принимал все, посылаемое ему судьбой, что под конец даже мы стали сомневаться в целостности его личности. Воск. Мягкий и податливый. Лепи, что хочешь… И желающие, надо сказать, нашлись. Вот только здесь и открылось главное свойство двуцветной души: Алесан впитывал все, абсолютно все, но ничего не отражал на мир. Пустота. Не помню уже, кто тогда первым произнес это слово, но когда оно прозвучало… Пустота пластична, она включает в себя все сущее, но никогда не представляет собой ничего конкретного. Вот тогда‑то нам и стал понятен инстинктивный страх – и как следствие – ненависть прочих Владык. Они на животном уровне чувствовали то, до чего мы шли годами. Зверю же не объяснить, что огонь не опасен, если проявлять чуть больше осторожности, – он просто ненавидит этот огонь, отвечая агрессией на то, что вызывает в его душе безотчетный ужас.