Ханская дочь. Любовь в неволе - [86]

Калмык выбрал из числа своих людей тех, чьи лошади были самыми выносливыми, и выслал их с заданием. Чтобы достичь шведского войска, им потребуется едва ли пара часов.

Неприятельский авангард день за днем прокладывал дорогу, настилая гать[12] для безопасности; войско тянулось по ней, словно гигантский червь. Возможности для неожиданного нападения в этом непролазном болоте не было никакой, а тем более для ночной атаки. Правда, местность принудила войско растянуться длинной и узкой колонной, но зато она же защищала шведов от внезапных конных набегов.

Тарлов понимал, что отряду необходимы опытные проводники, которые могли бы указать места, пригодные для быстрой атаки и такого же быстрого отступления, иначе лошади, увязшие в топкой почве, подставили бы всадников под неприятельские пули. Если он не хочет сгубить своих людей напрасно, нужно искать какой-то выход.

Сирин же в это время размышляла о вещах куда более прозаичных: переполненный мочевой пузырь настойчиво напоминал о себе, и она повернула жеребца в сторону. Каждый раз, уединяясь по естественной надобности, она испытывала смертельный ужас — судьба несчастных финских девушек наглядно демонстрировала, что ждет ее в случае разоблачения. Первого она успеет застрелить из пистолета, второго зарубит, но потом ей не поможет и сам капитан — если сочтет нужным вмешаться. Со времени их отъезда из Крапивно Сергей стал резок и угрюм, именуя ее не иначе как «чертов татарин».

Она забралась в кусты, огляделась и увидела, как Кицак, остановив свою лошадь рядом со Златогривым, приказывает всадникам проезжать дальше. Она почувствовала прилив благодарности — без помощи родича ей не удалось бы сохранить тайну в этом походе. Порой она задавалась вопросом: какую плату он однажды потребует за это? До сих пор Кицак довольствовался тем, что жадно набрасывался на добычу, собираясь, видимо, как и замышлял, вернуться в родную степь богатым человеком, но Сирин подозревала, что на уме у него было что-то иное. Закон чести велел Кицаку отомстить ее отцу и своей сестре, но путешествие на запад открыло ему, что в жизни есть и другой мир, помимо юрт и коз. С другой стороны, он, как и Сирин, навсегда останется чужаком в этой стране.

Несмотря на то что Сирин уже почти привыкла к жизни в окружении русских, она все же желала свержения царя. Девушка мечтала явиться к родному народу как вестница свободы.

Тихий свист вывел ее из задумчивости. Она огляделась по сторонам и увидела, что Кицак машет ей рукой, указывая на одного из всадников, который тоже спешился, чтобы облегчиться. Сирин забилась еще глубже в кусты, стянула штаны и завершила свои дела так быстро, как только могла. Вновь садясь в седло, Сирин размышляла о том, что скоро вновь начнутся месячные кровотечения, последние два раза они так и не пришли, поэтому не было нужды заботиться, как это скрыть. Но сейчас она почувствовала тянущую боль внизу живота — надо было снова запасаться мхом и берестой. Выкидывать пропитанный кровью мох было опасно: вдруг кто-то из отряда заметит? Но и сжигать в костре — не лучший вариант. Это значило, что ей нужно быть еще осторожнее, чем обычно.

Сирин провела рукой по волосам и отметила, насколько они отросли.

— Скоро тебе придется подстричь мне волосы, — сказала она Кицаку.

Татарин рассеянно кивнул — очевидно, в мыслях у него было что-то другое:

— Русский предводитель выглядит так, словно по-настоящему рвется в бой.

Она вспомнила напряженное лицо Сергея и кивнула. День ото дня груз ответственности все сильнее угнетал капитана, на лице его отражались только злость и усталость, но сочувствия к нему Сирин в себе не находила. Ее злило, что Сергей направляет своих солдат не против врага, а против беззащитных крестьян. Ее соплеменники тоже порой нападали на неприятельские деревни, но тамошние обитатели обходились с оружием не хуже воинов Монгура. И женщин степняки не насиловали на месте, порой их уводили в качестве добычи, но всегда давали место в юрте.

Для Кицака опасения Сирин были ясны:

— Выкинь лишние мысли из головы! Ты воин, а не сопливая девчонка!

Сирин вздрогнула, прочитав в его глазах беспокойство.

— Спасибо… — прошептала она и постаралась принять равнодушный вид.

Это удалось ей весьма неплохо: уже вечером она от души смеялась над Ваниными скабрезными шутками. Она насадила на отточенную палку кусок мяса, добытый в последней разграбленной деревне, поджарила и с аппетитом съела. Дрова были мокрыми, костер нещадно дымил, но ни Сирин, ни остальные не обращали на это внимания. Она изо всех сил пыталась поддерживать огонь, чтобы люди могли просушить одежду и одеяла. Дождь прекратился, и все немного повеселели. Когда солнце закатилось, Канг, Ишмет и Кицак назначили караульных, прочие же с шутками и смехом улеглись спать.

Сирин завернулась в одеяло с головой и улеглась, как обычно, между Ваней и Сергеем. Лежа с закрытыми глазами, она не засыпала, прислушиваясь к болтовне вахмистра, — он изо всех сил старался поднять своему капитану настроение.

— Спокойной ночи! — только и ответил Сергей. Прозвучало это как «заткнись!».

— Доброй ночи, Сергей Васильевич! Доброй ночи, Бахадур! — Ваня вольготно растянулся, раскинув руки, и тотчас раздался его громовой храп.