Ханская дочь. Любовь в неволе - [54]

Сирин же ощущала себя все более жалкой и несчастной, ей хотелось спрятаться где-нибудь и побыть одной — ужас схватки и близкой смерти вновь проснулся в ней. Сирин пришлось облокотиться на стол, чтобы не показать своей слабости.

Марфа Алексеевна снова и снова пыталась втянуть ее в беседу, но Сирин отмалчивалась, опасаясь, что голос, от слабости звучащий чересчур по-женски, выдаст ее.

Мысленно она вновь возвращалась в родные степи. Сирин знала их правила и законы, писаные и неписаные, а потому никогда еще не оказывалась в такой близости от смерти, как в этот день. Если одно племя нападало на другое, победители, как правило, убивали только взрослых мужчин. Женщин и детей они уводили с собой в качестве добычи, мальчиков делали рабами, женщины попадали в шатры знатных воинов и часто становились любимыми и почитаемыми младшими женами. Сирин предпочла бы стать рабыней у себя на родине, только не оставаться в этой далекой стране, где она чувствовала себя как дикая птица, привязанная к жердочке.

С тех пор как Сирин покинула родное селение, она впервые вспомнила своего охотничьего сокола. Когда-то она отыскала его в степи раненого и долго выхаживала. К ее большому удивлению, сокола у нее не отобрали, хотя женщине не позволялось владеть охотничьей птицей. Конечно, Зейна и другие жены ругали девочку, а мужчины постоянно подшучивали над ней — до тех пор, пока она не вернулась с первой добычей. В ту ночь, когда Зейна превратила Сирин в мужчину и перевернула всю ее жизнь, девушка отпустила сокола. Можно было только надеяться, что он вернулся к себе подобным и сумел ужиться с ними. Ей же было в этом отказано, она останется в плену у русского царя и своей тайны, пока смерть в конце концов не освободит ее.

В этот вечер Сирин особенно не хватало человека, с которым можно было бы говорить открыто и на которого можно было бы опереться в этом непонятном, чужом мире. Но игра, затеянная Зейной, обрекала Сирин на полнейшее одиночество, несмотря на огромное количество людей вокруг.

Чтобы разогнать мрачные мысли, девушка начала прислушиваться к разговорам за столом и разглядывать окружающих. Она с интересом наблюдала за царем: Петр выпил уже более чем полбутылки водки, перемежая ее несколькими стаканами темного вина и по меньшей мере двумя кружками пива. Она припомнила, как кружилась у нее голова после одной кружки, и с ужасом задумалась, что творится у него в голове и в желудке. Лицом царь действительно раскраснелся, больше же опьянение никак не проявлялось. Он оживленно беседовал с придворными, голос Петра звучал так же ясно и отчетливо, как обычно. Сибирские же заложники уже после пары стаканов водки начали путаться в словах и хихикать.

Вдруг царь громко крикнул что-то пышно разодетому слуге — от неожиданности Сирин вздрогнула и невольно уставилась на дверь, куда выбежал мужчина. Скоро слуга вернулся, за ним следовал отряд дворцовой стражи, сопровождавший царевича и его духовного отца Игнатьева.

Царь ухмыльнулся:

— Сядь, Алексей, выпей за шведов, которым не удалось сегодня сделать тебя царем.

По знаку Петра слуга поднес царевичу стакан, до краев наполненный водкой.

— Выпей, сын!

Алексей посмотрел на стакан так, словно это был его смертельный враг, взял его дрожащими пальцами и поднял, глянув на отца:

— За твое здоровье и благополучное возвращение с этой прогулки!

Царевич выдавливал из себя каждое слово, чуть не плача от жалости к себе. Скорость, с которой он опустошил стакан, вызвала приглушенные возгласы удивления и одобрения.

Допив, царевич хотел уже отдать стакан слуге, но тут Петр заговорил вновь:

— За Россию, которая дождалась перемен! — Он выпил еще быстрее, чем его сын, и швырнул стакан в стену, так что тот разлетелся на мелкие кусочки.

Царевич понял, что отец и его приближенные ждут от наследника ответного тоста.

— За Россию! — повторил он глухим голосом и, выпив, с такой силой разбил стакан о стену, что осколки задели одну из картин. Сирин схватилась за голову, но тут же притворилась, что просто хочет откинуть упавшую на глаза прядь волос. Наверное, русские одержимы какими-то ужасными демонами, если не могут думать и поступать как нормальные люди. А самый сильный джинн, кажется, поселился в теле их царя. У Петра Алексеевича был огромный город с золотыми дворцами, а он ютится тут, в деревянной хибаре, посреди бескрайних болот между сушей и морем. И в этих ужасных землях рабы воздвигли сказочно украшенный зал в недостроенном дворце без крыши. А царь и его приближенные, вместо того чтобы беречь это диво, превращают его в свинарник.

Все помыслы Сирин были заняты только царем, так что она не обратила внимания на любопытные взгляды Марфы Алексеевны. Наперсница Екатерины утвердилась в своем мнении, что в жилах Бахадура течет не только татарская кровь, и снова пыталась втянуть замкнутого юношу в разговор.

— Нравится тебе здесь? — спросила она, когда слуги в очередной раз наполнили стакан Сирин водой.

Сирин пожала плечами:

— Мне больше нравится в юрте моего отца.

Марфа Алексеевна сделала вид, что не замечает, с какой холодностью отвечает татарин на ее вопросы.