Ханская дочь. Любовь в неволе - [21]

— Я вижу, вы напрасно шли так далеко на запад, офицер. Если шведы побьют русских, нам придется вернуться на мою родину.

— Сначала я заткну твою паршивую глотку! — Вне себя от ярости, Сергей схватил Бахадура за плечи и тряс его, так что голова болталась туда-сюда на тонкой шее. — Послушай, ты, маленькая татарская сволочь! Матушка Россия выстояла против половцев, волжских булгар, монголов, поляков… Выстоит она и против шведов и поднимется в новом блеске!

Впервые Сирин ощутила настоящий страх. На лице русского офицера появилось жесткое и решительное выражение, а голубые глаза, казалось, прожгут ее насквозь. Она была в таком ужасе, что позабыла и о кинжале, и о сабле. Даже не думая защищаться, Сирин, обмякнув, как придушенный зверек, болталась в его руках.

Заметив, что татарин в самом деле перепугался, Тарлов довольно улыбнулся, но уже через несколько мгновений сожалел о своей несдержанности. Сейчас Бахадур был всего лишь мальчишкой, которого легко запугать, а через пару лет он всадит Тарлову кинжал в живот. Плечи офицера поникли, и он оттолкнул Бахадура прочь.

— Не зли меня больше, татарин, это может плохо кончиться! — сказал он угрожающе, отвернулся и громко потребовал водки.

Но выпивка не помогла. Ночью Сергею снились шведские солдаты в серо-голубой форме, сомкнутой цепью идущие в атаку прямо на него. Он пытался сражаться, но руки ослабели от страха. А передняя линия врагов уже опустила мушкеты и прицелилась. Сразу же он увидел себя бегущим, как тогда, под Нарвой, но на этот раз удача была к нему не столь благосклонна. Когда он достиг реки, мост был уже разрушен, а лодку, на которой он и его товарищи переправились в тот раз, унесло. Он в ужасе проснулся в тот самый миг, когда юный швед с лицом Бахадура занес над ним пику.

Сергей почувствовал руку на плече и напрягся, готовый вскочить, но, узнав голос Вани, понял, что сражение ему приснилось.

— Успокойтесь, Сергей Васильевич. Все хорошо.

— Что-то произошло? — спросил Сергей непонимающе.

Ваня зажег масляную лампу, висевшую у двери.

— Вы сегодня вечером чересчур много выпили, капитан. Перебрали, стало быть, и я помог вам добраться до комнаты. Так вы упали и заснули, ровно ребенок, а потом вдруг начали стонать и кричать, точно вас черти душат. Ну я-то не хотел, чтобы они забрали вашу душу, вот и начал будить. Теперь лучше?

— Дурной сон приснился. — Тарлов старался говорить как можно более равнодушно.

Ваня понимающе кивнул:

— Снова шведы?

— Откуда ты знаешь? — удивился Сергей.

Невеселая улыбка появилась на лице вахмистра:

— Да ну, Сергей Васильевич! Они же вам все время снятся, вы и не помните порой. Сколько уж раз мы вместе ночевали — вы во сне только об одном и говорите.

Слова его стали для Тарлова неожиданностью, он и не подозревал, что позорное бегство под Нарвой так больно отзывается в нем до сих пор — все же больше семи лет прошло. Сергей недоверчиво покачал головой, но тут же лицо его перекосилось от боли — казалось, его ударили по голове молотом. Он вцепился пальцами в виски и не удержал стона:

— Боже мой! Хозяина, мерзавца, стоило бы высечь. Здешняя водка — самое гнусное пойло, какое мне доводилось пить!

— Ну, Сергей Васильевич, неправда ваша. Водка-то была хороша, да вот выпили вы многовато. Даже мне, выпей я столько, тяжеленько было бы остаться на ногах. — В Ванином голосе проскользнула нотка восхищения. До сих пор ему не встречался еще человек, способный его перепить.

Тарлов, не слушая его, продолжал сжимать руками голову, точно она вот-вот готова была расколоться на куски.

— А с Бахадура, если он вздумает меня сердить, спущу портки и вытяну кнутом по заднице!

— Только вы, Сергей Васильевич, сначала оружие у него заберите, а то я уж боялся вчера, что парень за кинжалом потянется. Пришлось бы тогда ему брюхо распороть, а царю бы это ой как не понравилось! — произнес Ваня с таким прямодушием, что Тарлов сквозь боль все же расхохотался.

— Ничего, дружище, мы еще выдубим эту татарскую шкуру. По чести сказать, меня так и подмывает намять ему бока. Отец с матерью здорово избаловали его.

— Татары избаловали? — Ваня недоверчиво покачал головой. Для него татары были чем-то вроде диких животных, с которых, если хочешь уцелеть, нельзя спускать глаз, а Бахадур был не более чем упрямой тварью.

11

Сирин мучили свинцовые, лихорадочные сны. Ей снова привиделось, как Тарлов в ярости хватает ее за плечи и трясет так, что, кажется, сейчас переломится позвоночник. Но во сне все было не так, как наяву, во сне она выхватывала саблю и одним ударом сносила ему голову. Медленно падала голова, катилась по странной кривой, оставляя кровавую полосу, и наконец останавливалась у ног Сирин. Лицо русского было бледно, голубые глаза глядели на нее с укором. В ужасе она отвернулась, попыталась бежать и очнулась, поняв, что лежит вплотную к Остапу и пытается его оттолкнуть.

Мальчика, кажется, тоже душили кошмары.

— Хочу домой! — стонал он жалобно и все повторял имена матери и сестер. В пути он то и дело говорил о них, терзая сердце рассказами о доме. Сирин казалось жестокостью отрывать от семьи совсем еще мальчишку и тащить за столько верст. Уснуть ей не удавалось, и она лежала молча, рисуя себе картины мести — всем русским вообще, а в особенности Тарлову. На ум приходили все более жестокие и изощренные пытки. Тут в дверь начали колотить: