Ханна - [39]

Она уже чувствует усталость, чтобы не сказать страдания, от непривычно долгой езды в седле. К вчерашней ломоте примешиваются боли внизу живота. "О, черт возьми, почему я родилась женщиной? Неужели это не могло подождать?" Она вся горит и с каждой минутой слабеет все больше, к тому же ей повсюду мерещится Мика Гунн.

Около шести часов вечера (судя по заходящему солнцу) она видит впереди арки металлического моста, описанного Лотаром Хатвиллом: она — в Яссе. Соскользнуть с седла — огромное облегчение, но очень скоро она возвращается к реальности: одна мысль о том, что надо куда-то идти, приводит ее в ужас. "Я выгляжу нелепо!" Пошатываясь, входит в холл гостиницы; кругом страшный шум. Ощущение того, что она здесь единственная женщина, усиливает чувство полного одиночества. Приемное окошко слишком высоко для нее.

— Вы больны? — осведомляется дежурный администратор.

— Не более вас, кретин, — отвечает она, вынужденная орать, чтобы ее могли услышать. — Я хотела бы комнату, если можно, отдельную, и расписание поездов на Сидней.

Дежурный предоставляет ей и то и другое, интересуется, хочет ли она ужинать. Она отвечает "нет", даже не подумав. Заведение заполнено подвыпившими мужчинами; некоторые собрались возле расстроенного пианино. Они вновь и вновь повторяют одну и ту же песню, слов которой она не может разобрать. Все ее помыслы о том, чтобы лечь. Пластом!

Отведенная ей комната — как раз над большим залом. Наступают сумерки. Она уже несколько часов лежит, уставившись в потолок широко открытыми глазами, терзаемая голодом и приступами тошноты, пылающая в лихорадке, не зная, что ей причиняет большую боль: ломота в спине или боли в животе. Она замечает, что разговаривает сама с собой: "Ты хотела поехать в Австралию? Вот ты и приехала. Эта страна — не для женщин. И ты собираешься здесь разбогатеть? Не смеши! Посмотри на себя!" Она с трудом подходит к настенному зеркалу и не без иронии созерцает в нем растрепанную, бледную девчонку с осунувшимся лицом и кругами под глазами: "Тебя даже кенгуру испугается".

В двух метрах под нею, под тонким деревянным полом, не смолкают пьяные голоса. Мика Гунн сидит неподалеку от гостиницы в ожидании, когда она выйдет.

Она выпила немного теплого чаю, и ее тут же вырвало, с каждым часом мучения ее усиливались. Страшно болят все мышцы, любой шаг стоит героических усилий. Однако надо идти. Мика Гунн смотрит, как она направляется в его сторону. Спокойно и невозмутимо набивает он свою короткую трубку табаком из кожаного кисета. Его тонкие костлявые пальцы вызывают отвращение, желто-красные выпуклые глаза кажутся нездоровыми и резко контрастируют с ярко-рыжими волосами.

— Вы собираетесь долго за мной следить?

— Иеп.

Он раскуривает трубку, и ужасный запах табака вызывает у Ханны очередной приступ рвоты.

До каких пор вы будете преследовать меня? Он трясет головой, не выпуская изо рта мундштук. "Я бы с радостью убила его", — думает Ханна.

— Вы помешаете мне сесть в поезд?

— Ноуп.

— У вас есть указания на мой счет?

— Иеп.

— Это связано с лошадью?

— Ноуп.

— Указания от кого?

В ответ он выпускает клуб зловонного дыма. Умеет ли он говорить что-нибудь, кроме "иеп" и "ноуп", что должно, вероятно, означать "да" и "нет"? Ханна сладострастно обдумывает мысль об убийстве; будь она мужчиной, она расквасила бы ему нос ударом кулака и заставила бы его съесть эту проклятую трубку. "О Мендель, почему вы меня покинули?"

— Мне надо вам кое-что объяснить. Вы самый вонючий и мерзкий подонок в Австралии. И если я ограничиваюсь этим, то только потому, что не знаю, как сказать t по-английски пердун, ублюдок, старая ж… Я ясно выражаюсь?

— Иеп, — произносит в восторге Мика Гунн.

Непостижимо, но у Ханны появляется желание расхохотаться.

"Переменим тактику, — думает она, — а то этот идиот будет ходить за мною до конца дней моих, что позволит Хатвиллам, мужу или жене, отправить меня в тюрьму за кражу".

— Начнем с лошади, — говорит она. — Вы получили ее обратно?

— Иеп.

— А теперь — о деле. Вы бы отстали от меня, если бы я дала вам два фунта?

— Ноуп.

— Пять фунтов?

— Ноуп.

— Десять ливров?

В желтых глазах — колебание. У Ханны двадцать шесть ливров и три шиллинга. Билет на поезд до Сиднея стоит пять ливров десять шиллингов. (В одном ливре — двадцать шиллингов. Что за дурацкая система!)

— Двадцать, — говорит Мика Гунн.

— Пятнадцать.

Он качает головой. "Я упаду, — думает Ханна. — Я сейчас свалюсь посреди этой улицы на краю света, и окажется, что я проделала весь свой мучительный путь зря".

— Двадцать, ладно. Но при одном условии: я оставлю деньги у хозяина гостиницы, который передаст их вам только после отправления поезда. Два часа спустя.

С трудом добирается Ханна до вокзала, без сил от потери крови. Минутами она ничего не видит от слабости. Каким-то чудом у нее в руке оказывается билет.

— Вы уверены, что можете пускаться в путь, мисс? — спрашивает железнодорожный служащий.

— Конечно Me вмешивайтесь не в свое дело. Лучшее средство прийти в себя для нее теперь — это разозлиться. С упорством пьяницы она считает и пересчитывает оставшиеся семь шиллингов, которые предстоит уплатить за гостиницу. Служащий уточняет: поезд отправляется в пять часов вечера. Сейчас только восемь часов утра. Она возвращается в гостиницу. Ей милостиво разрешают остаться в номере до отъезда.