Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - [7]
Ее здравый смысл хорошо проявился в том, как она воспитывала своих четырех мальчиков. Она позаботилась, чтобы они хорошо знали традиционные монгольские обычаи и отлично усвоили ясу Чингиса. Но империя была широка, и в ней существовало много вер. Она — кераитка и христианка, вышедшая замуж за монгола-шаманиста[7] — по собственному опыту знала, как важно не оттолкнуть от себя союзников и подданных. Поэтому у ее сыновей были учителя, преподававшие им основы буддизма, несторианства и конфуцианства, а позже жены, избранные по образу и подобию самой Соргахтани — напористые, динамичные, умные, гибкие и в высшей степени независимые, благодаря чему сохранялась та веротерпимость, которая была одной из наиболее удивительных черт правления Чингиса. Мункэ, старший сын, предпочел придерживаться традиционных монгольских верований, но был женат на несторианке; Хулагу, ставший впоследствии правителем исламской Персии, тоже женился на несторианке. Хубилай женился несколько раз, но спутницей на всю жизнь ему стала вторая жена Чаби, знаменитая красавица и истовая буддистка.
А империя тем временем все росла и росла, и в страну отовсюду стекалось богатство. В мае 1233 года пала цзиньская столица Кайфын, вынудив цзиньского императора спасаться бегством (он будет окружен неподалеку от границы с империей Южная Сун и покончит с собой). Через двадцать лет после первого вторжения Чингиса весь северный Китай оказался в руках монголов. Западная кампания между 1233 и 1242 годами распространила монгольскую власть через русские степи на Польшу и Венгрию. А дома Угэдэй продолжал начатый Чингисом процесс построения прочной базы имперской администрации с писаными законами, переписями населения и притоком доходов от налогов.
Угэдэй теперь понял то, что давно понимал Чингис: столь сложной империей нельзя управлять из военного лагеря. Ему требовалась столица взамен старого монгольского стойбища Аураха на реке Керулен. Это место, которое все еще ждет тщательных археологических раскопок, расположено на южном краю изначального сердца Монголии, там, где горы Хэнтэй сменяются степями. К северу расположены горы, леса и безопасность; к югу — пастбища, пустыня Гоби и Китай, источник торговли и добычи. Это была идеальная штаб-квартира для племени — но не для империи. Чингис знал, где находится наилучшее место для правления недавно основанным государством — дальше на запад, в долине реки Орхон, где некогда правили прежние тюркские императоры-каганы. Тюрки называли его Каракорум, «Черный камень». Еще в 1220 году Чингис избрал его своей новой столицей, но ничего особо не сделал для нее.
Угэдэй начал свое царствование в 1228 году с великого собрания в Аурахе, где, по всей вероятности, лично проконтролировал сбор рассказов и сведений, вошедших в «Тайную историю монголов» — но он уже вынашивал более грандиозные планы. Именно он исполнил отцовскую мечту, начав в 1235 году превращать Каракорум в постоянное поселение — сразу после завоевания северного Китая и непосредственно перед следующим рывком на запад.
Маленький городок опоясывали глиняные стены с четырьмя воротами, окружая также и дворец с деревянными полами, деревянными столбами-опорами, черепичной крышей и расположенными неподалеку погребами для хранения сокровищ — при недавних раскопках было обнаружено несколько статуй и терракотовых голов Будды. Частные жилища лепились к задам дворца, в то время как перед ним стояла гигантская каменная черепаха с покрытым письменами столпом на панцире — наверное, та самая, которая все еще несет одинокий караул около воздвигнутого на месте Каракорума монастыря Эрдэнэ-Дзу. Внутри дворца центральный проход вел к лестнице тронного возвышения, на котором стоял трон Угэдэя. Конечно, монголы никогда не создавали настоящих городов — и по-прежнему не создают, о чем вам скажет любой, кто побывал в Улан-Баторе. Но особенности населенному пункту придают люди, а не здания. Должно быть, так же обстояло дело и в Каракоруме. Вскоре треть поселения была занята правительственными департаментами, заведующими жертвоприношениями, шаманами, почтовой связью, казной и арсеналами. Но даже когда в его стенах начали обосновываться толпы мусульманских купцов и китайских ремесленников, город все равно был не очень-то городом. Брат Гильом де Рубрук увидел тот в 1253–1254 годах, и Каракорум не произвел на него впечатления: «Вам следует знать, что за исключением ханского дворца этот город не так прекрасен, как Сен-Дени, а монастырь Сен-Дени стоит десятка таких дворцов».
Неважно — это был центр земель, где прежде вообще не было никакого центра; здесь собрались сотни войлочных юрт (геров, как их называют монголы), тысячи кибиток и десятки тысяч животных. Богатые монголы, которых теперь насчитывались сотни, имели около двухсот влекомых волами кибиток на каждого. Они соединялись в огромные караваны по 20–30 упряжек, которые не спеша дружно тянулись по открытой степи, ведомые одной из женщин в головной кибитке. Наверное, какой-нибудь приезжий мог бы увидеть огромную — 10 метров в поперечнике — телегу с осями, подобными мачтам, влекомую одиннадцатью парами волов, на которой стояла ханская юрта. Некоторые сомневаются в существовании такой повозки, но сегодня в Улан-Баторе есть по меньшей мере три ее копии, и одна из них каждый июль со скрипом делает круг по стадиону во время празднования дня Независимости. Никто не знает, как или где применялось такое чудовищное сооружение, но в 1230-х годах оно вполне могло со страшным скрипом ездить туда-сюда между старой Аурахой и новым Каракорумом.
