Хамсин - [3]
Лада убрала мокрые волосы с лица. На коже остались влажные параллельные полоски.
– Нет… Я в последний момент вспомнила старое…
Разорванные лучи сбросили температуру, как сбрасывает высоту самолет. Как остывает к вечеру летняя, вскипяченная дневным солнцем вода. Одеяло вернулось на место. И они уснули. Димка во сне закричал и вздрогнул так, что левая нога стукнулась об пол. Лада шепнула ему: «Тс…» Он тут же успокоился и стал равномерно дышать.
У соседей, этажом выше, была тоже особая ночь. Она называлась «ШАЛОМ ЗАХАР» (мир мальчика). Был легкий ужин, состоявший из бобов, фруктов и варенья. За столом сидели друзья и вспоминали предание о том, что с завтрашнего дня ребенок начнет изучать Тору. Тору, которую он всегда знал, но забыл перед своим рождением. Малыш лежал в люльке и рефлекторно улыбался своему ангелу.
Они еще крепко спали, когда стало стремительно темнеть и абсолютно беззвездное небо накрыло город. Словно сервировочным колпаком. Песок был так высоко, что ему удалось надежно спрятать звезды, будто с помощью веерообразной ширмы.
Он лежал на спине, раскинув руки и ноги. Эпизодически храпел. Она на левом боку, кутаясь в его глубокую подмышку, из которой росли жесткие рыжеватые волосы. Они слегка пахли сыром Бри, с легким аммиачным оттенком. Лада все слушала его сон, пытаясь укрыть плечи. Он смахивал простыню по пояс, спросонок объясняя, что это лишнее. Димка никогда не мерз.
Они еще спали, когда розовые фламинго стали бежать по воде, набирая разбег для взлета, и когда уставший бедуин, одетый в галабею, разжигал костер из сухих прутьев ретамы, чтобы согреть себе чай с пряной марвой. Может, для того, чтобы подлечить свое разбитое сердце?
Из забытья ее вывел звук входящего смс на Димкином телефоне. Его уже рядом не было. Давно. Она специально потрогала простыни. Они были абсолютно холодными. Все ее измученные нервные клетки пришли в боевую готовность. И поползли уродливые, как щупальца, дендриты и аксоны к дверям ванной. И чтобы лучше было слышно – пожали друг другу руки, создавая синапс. И, конечно же, все уловили.
Димка сидел на пушистом коврике и чуть раздраженно говорил:
– Ника, я же просил, не пиши мне. Я сам с тобой выйду на связь.
В трубке что-то бормотали, не делая пауз и не расставляя запятых. Он слушал, как провинившийся. А потом кардинально изменил интонации на более теплые:
– И я очень по тебе скучаю, солнышко. Потерпи еще немного.
Опять сопение… Вздохи… Плач…
– И я тебя очень люблю. Держись, малышка…
Лада подтянула под себя колени и застонала. Из нее тут же потекла еще теплая белая жидкость, и, капнув на бордовую простыню, – стала неопрятным сизым пятном.
Они встретились у двери ванной и срезались глазами. В Ладиных плескалась холодная ненависть. В Димкиных – загнанность в угол, растерянность, страх… Она молча прошла в свободную спальню и намертво закрыла за собой дверь. Он сел на диван в салоне и включил телевизор.
– Зачем мы сюда ехали и везли свой грязный багаж непонимания? Зачем мы притащили свои беды, свой жизненный уклад в такую святую страну? Мы же ее этим оскверним…
– Я хотел все исправить…
– Тогда перестань быть тюфяком…
– А ты перестань быть такой сильной…Будь, пожалуйста,
послабее.
Будь,
пожалуйста.
И тогда подарю тебе я
чудо
запросто.
И тогда я вымахну —
вырасту,
стану особенным.
Из горящего дома вынесу
тебя,
сонную…
Лада замотала головой, выветривая стих, который часто Димка ей цитировал… и заткнула уши руками…
Рано утром в пустыне Сахара стоял поджарый одногорбый верблюд с мощными зубами размером в человеческие пальцы. У него был закрыт рот и глаза, оснащенные специальной мембраной. Веки с двойными ресницами были опущены. Верблюд был усохшим в половину, но еще мог неделю продержаться за счет скудного жира в горбу. Зато потом он все наверстает. Выпьет за двадцать минут двенадцать ведер воды.
Он стоял с сомкнутым ртом, не чувствительным к боли. И никакими помехами для вкуса не были колючки опунции. Каменные мозоли на груди, запястьях и локтях давали ему возможность отдыхать на обжигающем песке в любое время. Его подготовленные ноздри были практически закрытыми. Пропускающими только молекулы воздуха. Верблюд спокойно смотрел на маленькое облако по центру горизонта, которое на глазах превращалось в черно-багровую тучу.
Ровно в 8 утра в Rishon LeZion вошел Хамсин в резиновых сапогах и куфии из стопроцентной шерсти. Он нес в руках охапки песка. В этот раз не из Аравийской и Синайской пустынь. Песок все время сыпался, терялся, залетал в открытые окна и ложился ровным слоем на паркет. Дети усаживались на нем рисовать, выводя палочки пухлыми пальцами. Он был бледных цветов: цвета верблюжьей шерсти и дынной груши. С запахом иерихонской розы, которая уже никогда не увидит воду, чтобы превратиться в зеленую.
Небо осталось еще с зацепками после уходящих звезд. Эти места старательно доцарапывал песок. Словно катался по небу на остро заточенных коньках.
Все машины ехали с включенными фарами. Были закрыты аэропорт Сде-Дов в Тель-Авиве и аэропорт в Хайфе. Работал только международный Бен-Гурион, который вчера их так гостеприимно принимал. Президенту Бараку Обаме пришлось сократить свой первый визит в Израиль… А все из-за песчаной бури…
Все начинается просто и банально, как и все по-настоящему важное в жизни. Главные герои романа Ирины Говорухи «Почти последняя любовь» случайно встретились в интернете. Они придумали себе имена, возраст и внешность. Но внезапно их невинная игра ожила, наполнилась звуками, запахами и чувствами. И в какой-то момент стало понятно, что их встреча была предрешена давно и далеко не случайна… Мужчина, пресытившийся роскошью, женщинами и экзотическими путешествиями, которого ничем не удивишь, вдруг стал понимать и тонко чувствовать еще вчера незнакомую ему Женщину.
Эта история начинается в дореволюционном Киеве, куда из маленького немецкого городка переезжает молодая семья в поисках счастья и достатка. Но у жизни свои планы, и на страницах родовой книги Крюгер появляются первые записи. Три революции, две войны и смена четырех поколений. Любовь и измены. Ужасы концлагерей и оцепенение от прикосновения «ветра пушечного ядра». Долгий путь наследственных ошибок и призрачных надежд. Кто сможет рассчитаться по счетам, выставленным самой судьбой, чтобы душа Марты из Идар-Оберштайна обрела долгожданный покой? В книге присутствует нецензурная брань!
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.