Хам и хамелеоны. Том 2 - [85]

Обстоятельства же были таковы, что в руки федеральной контрразведки в Ханкале попал пятнадцатилетний родственник Кадиева. Подростку предъявлялось обвинение по стандартной статье: «Участие в незаконных вооруженных формированиях». Более конкретно — на руках у юнца явно была кровь российских военнослужащих. И тем не менее вопрос стоял о включении молодого преступника в список на обмен, — этого требовали сподручные Кадиева. Дать на это согласие Окатышев не мог без согласования на всех уровнях.

Ситуация осложнялась еще и тем, что Кадиев настаивал на передаче капитана лично в руки родителя, тем самым преследуя не совсем понятную цель. Как поверить, что опытный полевой командир может тешить себя иллюзией, что присутствие отца пленного капитана, кем бы он сегодня ни был по его представлениям, послужит гарантией, что переговоры с «правообладающими» лицами не будут сорваны в последний момент?

Попытки убедить Кадиева отказаться от неадекватного требования ни к чему не приводили. По словам порученца на месте, полковника Майбороды, который непосредственно курировал контакты с Кадиевым, свою несговорчивость тот мотивировал всё тем же: отказывался иметь дело с посредниками от спецслужб и перестраховывался на случай искажения информации местными «стратегами», прежде чем эта информация дойдет до тех, кто принимает реальные решения и кто действительно стремится найти выход из тупиковой ситуации.

Полковник Майборода, летавший с докладом в Петербург и уже вернувшийся в Ханкалу, считал, что у Кадиева связаны руки. Самостоятельных решений чеченец будто бы не принимает. Подобно тому, как это было с другими, он вынужден лавировать между своими частными интересами, противоречивыми настроениями однополчан и общепринятыми позициями чеченского воинства в целом, если о таких позициях вообще есть смысл говорить, принимая во внимание борьбу за власть и бесконечную подозрительность друг к другу. Российские круги, заинтересованные в ведении военных действий, еще с дудаевских времен научились обострять противоречия на ровном месте, манипулируя всеми без исключения — когда-то самим Дудаевым и оппозицией, а сегодня, с неменьшим мастерством, моджахедами и прочими воюющими. На доверие к армейским разведотделам в стане Кадиева рассчитывать не приходилось. Именно по этой причине самый сложный вариант обмена пришлось утверждать как рабочий, хотя любой оперативник с самого начала счел бы его малопродуктивным из-за непомерно раздутого риска…

Кроме несовершеннолетнего родственника Кадиева в список выдачи чеченцам внесли еще две фамилии. Их обладатели находились в Москве под следствием. Вместе с капитаном чеченская сторона должна была выдать и других российских пленных. Но список всё еще согласовывался. Как объяснял Рябцеву Окатышев, порученец из Ханкалы сообщил, что Петр Рябцев самостоятельно добился от чеченцев согласия на выдачу своих бывших сослуживцев. Речь шла о рядовом Лисунове и о старшем сержанте Ферапонтове. Оба — из бывшего подразделения Рябцева. И тот и другой в плену находились с ноября, официально числясь без вести пропавшими. Каким образом капитан смог принудить моджахедов разыскать своих людей, которых по имеющимся у Майбороды сведениям развезли в разные концы республики, — об этом оставалось только догадываться. Но сам факт, что, находясь в горах, в совершенно бесправном положении, капитан Рябцев всё же смог выдвигать какие-то условия со своей стороны, говорил о том, что в окружении Кадиева на операцию делалась серьезная ставка. Генерала это обнадеживало. Правда, эти сведения требовали дополнительной проверки.

Так или иначе, расстановка сил свидетельствовала о том, что Кадиев, со дня установления первого контакта добивавшийся гарантий, что операция будет проведена аккуратно, в режиме максимальной закрытости, теперь и сам нарушал этот принцип. Новые требования, внесение в список выдачи сидевших в Москве под следствием боевиков, ставили Окатышева перед необходимостью согласовывать операцию с московскими инстанциями — главным образом с ФСК, с людьми генерала Агромова. До сих пор этого удавалось избегать, справляться своими силами. Теперь же, едва прошли первые консультации, в Москве стали настаивать на прямом выходе на чеченского посредника, как минимум, по мобильной связи…

Близился конец апреля. Сам генерал Окатышев вылететь из Питера в Моздок не мог, он направил в Чечню группу из трех офицеров — полковника Однораза, подполковника Белощекова и майора по имени Сулейман, чеченца по национальности. Рябцев-отец вошел в группу четвертым.

В подмосковном Чкаловске, где предстояло пересесть на спецборт до Моздока, состоялась контрольная встреча с московскими офицерами, которые приехали в аэропорт освежить инструкции.

Из разговора с московскими контрразведчиками выяснилось, что разногласия, о которых Окатышев старался не распространяться, явно отравляли отношения между службами. В Москве настойчиво цеплялись за идею выхода на связь с посредником. Офицеры, как и Окатышев, не хотели вдаваться в подробности. Но даже из поверхностных сведений, которыми они делились, не стоило труда прийти к выводу: если что-то сорвется теперь, разрешение на следующую подобную операцию пробить удастся не скоро. Неслучайно два дня назад в Моздок вылетел полковник Шерстобитов из ФСК, в обязанности которого входило курировать операцию в Москве: Шерстобитов нуждался в каких-то дополнительных подтверждениях, собирал их по своим каналам. Новость выглядела неожиданной. Петербургскую сторону даже не посчитали нужным проинформировать об этой «миссии», сведения поступили уже из Грозного…