Хакер Астарты - [60]

После обеда распогодилось, как бывает в марте. Стих ветер. Солнце припекало и стало так тепло, что люди снимали куртки и джемпера и гуляли по аллеям в рубашках, толкая перед собой коляски с закутанными стариками. Мы с Дулей присоединились к своим. Коляски Раи и Владлена стояли так, чтобы образовать вместе со скамейкой маленький круг. Гера учил Раю пользоваться мобильником. Дуля сразу устала. Усадил ее и вытащил сигареты. Поймал взгляд Зины, спохватился, предложил ей. Она не курила вторую неделю. Валя мучился второй месяц. Зина пока еще экономила, а у Вали уже просто не было, он ходил пешком, чтоб не тратиться на автобус, в мальбеновских туалетах подворовывал бумажные салфетки. От сигареты отказался. Небритые впалые щеки и безгубый рот выражали скуку. Наверно, он все-таки поддавал.

Зина затянулась, зажмурилась, смакуя дым, открыла глаза и спросила:

— Валя, что вы делаете, когда мама спит?

— Полно дел. По магазинам бегаю. На рынок. Стираю. Приготовить тоже что-то надо. В смысле, себе.

— А что вы готовите? — заинтересовалась она.

— Иногда и щи варю.

— Да ну.

— Ну.

— Молодец, — искренне сказала Зина. — А вечером что делаете?

Любой одинокий мужчина мог принять такой вопрос за намек. Но не Валя.

— Телевизор смотрю, — сказал он. — Что вечером еще делать? Я все думаю, может, и мне забрать?

— Вам сиделку дадут на десять часов. Пособие на двоих пойдет. Наймете на всякие там купания помощницу.

Валя озадачился. Все ему было сложно — думать, искать, что-то предпринимать. Прожил жизнь за маминой спиной и теперь только и мог, что таскаться туда и обратно трижды в день, ни за что не отвечая, вроде при деле. Так ему было проще.

Я увидел всю компанию глазами Марины — сбившиеся в кучку, как куры, никчемные люди. Вместо того, чтобы зарабатывать на профессиональных сиделок, на комфорт для своих больных и полноценную жизнь для себя, торчим тут, несчастные и никому, в сущности, не нужные. Некоторым из тех, ради кого мы мучаемся (я не про нас с Дулей!), все уже безразлично. Тогда зачем мучиться? А ведь Марина права, чепуха какая-то получается.

В середине семидесятых я по заводским делам был в командировке в одном московском НИИ. В длинном зале, уставленном сотней кульманов, случайно увидел за одним из них бывшего своего соседа по общежитию, Петра. Он дослужился до маленькой должности старшего инженера, раздобрел, облысел, купил «Москвич» и жил возле метро «Краснопресненская» в квартире тещи. Пригласив к себе, мялся и мэкал, пока не признался, что денег на бутылку у него нет, теща держит в черном теле. Теща курила за столом, рассказывала анекдоты и с удовольствием пила принесенный мной молдавский коньяк. Жена, придя с работы, едва кивнула (к матери, редактору издательства, часто приходили авторы, она приняла меня за одного из них) и увела мать на кухню, где они что-то обсуждали, нормальные московские тетки, нормальная семья. Петро, захмелев, благодушествовал. И вот он меня удивил. Вспоминая студенческие годы, он, оказывается, одним ухом слушал разговор на кухне. Там обсуждалась предстоящая покупка ковра на стену, и Петро, прервав сентиментальные воспоминания, крикнул через дверь, что в конце месяца получит квартальную премию в двести двадцать рублей. Тем самым вопрос, покупать ли ковер, решался в положительном смысле. Тут уж и я стал прислушиваться, и когда речь на кухне зашла о том, что за дефицит надо дать кому-то в лапу рублей пятьдесят, Петро крикнул: «Хватит ему четвертак!» и взялся сам уладить вопрос. Пошел провожать к метро и по дороге пожаловался, что налево давно не ходит, отпуск торчит у тещи на даче, только осенью, когда ездили отделом за грибами, «удалось перепихнуться» с одной свежей и бойкой чертежницей, дождь был, оба в плащах, он пристроился сзади…

— А дома хоть трава не расти, — грустно сказал Петро.

Это все — ковер, дефициты, особенно чертежница в полиэтиленовом плаще — мало походило на рационализм молодого Петра. Молодым, кстати сказать, и он, так разумно и исчерпывающе удовлетворяющий свои «физиологические потребности», обожал индийские кинофильмы о любовных страданиях и экономил на студенческих обедах, чтобы купить себе билет в кинотеатр «Родина» неподалеку от Автомеханического института. Он боготворил актрису Аллу Ларионову и, чтобы посмотреть новый фильм с ее участием, мог пропустить танцы в клубе и остаться на ночь без живой девушки наедине со своим растревоженным воображением или что у него там было. Кто знает, что искал он, пристроившись к чертежнице сзади. В плаще-то, под дождем? Это была не «физиологическая потребность», нет. При том, что дома ждала жена?

Петро ничем не отличался от работяг с Тракторного. Здоровые мужики приносили женам свои жалованья и получки, оставляя себе жалкие заначки, и, если не считать пьянства, которое сами считали грехом, во всем остальном плясали под дудки любимых и нелюбимых жен, полагались на глупых баб во всех вопросах семейного бюджета, встречали праздники с теми, кого выбирали жены, ходили туда, куда считали нужным ходить жены, заимствовали у жен представления о зле и добре, полагались на их вкусы в одежде и мебели, так что в конечном счете жены, те, которых носили на руках, и те, кому два раза в месяц, в аванс и в получку, «навешивали фонари» под глазами, несчастные эти женщины становились ни больше ни меньше как совестью своих мужей. Битые становились больной совестью, ухоженные — торжествующей (если предположить, что бывает такая), и трудно вообразить племя матриархата, где в руках жен сохранялось бы больше семейной власти. Бобыли в этом племени пропадали все, как один. Хранительницами смысла были только женщины.