Хакер Астарты - [33]

Автобус остановился напротив проходной. Это была республиканская психиатрическая клиника. Галина Николаевна звонила по внутреннему телефону Сергею Павловичу, потом сидели в креслах, как в аэропорту, и ждали не меньше часа, пока не пришло нужное телефонное распоряжение и нам выписали пропуска на территорию клиники. Сразу за проходной попали на площадь с киоском «Союзпечать» и голым сквериком с бурыми, надвинутыми бульдозерами снежными холмами. Миновав несколько кварталов трехэтажек, оказались на окраине. Больничные корпуса сменились мастерскими, бетонными боксами гаражей и котельной с высокой фабричной трубой. Отделение судебной экспертизы, как крепость внутри крепости, было обнесено собственным высоким забором с колючей проволокой поверху и сторожевой вышкой, на которой стоял часовой в бушлате. Галина Николаевна нажала кнопку звонка у бронированной калитки. Вышел дежурный милиционер, и нас провели через калитку и через дверь больничного корпуса в узкий холл, кончающийся решеткой от пола до потолка и от стены до стены. За решеткой был виден короткий коридор с несколькими мощными тюремными дверьми.

По эту сторону решетки находились помещения администрации и экспертов, и через открытую дверь ординаторской мы увидели крупную седую голову Сергея Павловича. Тот был занят с уголовником. Детина с бритым дегенеративным черепом и впалыми щеками, развалясь на стуле, видимо, острил и явно получал удовольствие от разговора. Сергей Павлович тоже улыбался. Слов слышно не было. Со стороны казалось, что беседуют друзья. Галина Николаевна, ожидая, присела на единственный в коридорчике стул. Она мгновенно взопрела и расстегнула дубленку. Сергей Павлович, занятый собеседником, показал жестом, чтобы взяли из ординаторской второй стул.

Появился милиционер, увел подэкспертного (поехала вверх решетка, впустила, опустилась, милиционер запер замок), и Сергей Павлович пригласил в кабинет. Он был крепкий, с красивой седой волной над красным лицом гипертоника. Полный впечатлений, делился ими с Галиной Николаевной — тот, кого увели, «дурил голову».

— Как наша? — спросила она.

— Ничего, хвост трубой, — сказал эксперт. — Володю до белого каления довела: то не так, это не так, в коридоре шумят, женщин в туалет строем водят…

— Почему строем?

— Людей нет по одной водить. Одна просится — ведут всю палату.

Решетка снова поехала вверх, опустилась, и тот же милиционер, заперев замок, привел Ольгу Викентьевну. Впрочем, было не похоже, что ее ведут. Она и не замечала милиционера. У нее появилась пружинистая походка. Вот только улыбалась слишком весело. В свитере с горлом — я узнал свитер Тани — и шерстяной юбке, лиловой, самой своей нарядной, направилась прямо к стулу, на котором прежде сидел дебильный уголовник. Улыбнулась Сергею Павловичу и приятно удивилась:

— Наум?

Она плохо понимала, что происходит. Уже потом, в середине разговора, когда инициативу прочно взяла Галина Николаевна, а Сергей Павлович как бы устранился и косил глазом в бумаги на столе, взгляд Ольги Викентьевны стал время от времени недоуменно останавливаться на мне. Она пыталась понять, почему я здесь.

— Слушай, Кобзева, — говорила Галина Николаевна, — ты что, бумагу казенную экономила? Хоть бы написала, что раскаиваешься в содеянном.

— Разве там нет? — удивилась Ольга Викентьевна. — Конечно, надо написать.

— Ты раскаиваешься.

— Я впишу.

— Все твое объяснение надо переписать, все. Ты все про жилплощадь. Это несерьезно.

— Как же несерьезно?

— Ну не мотив это. Никто вас не выгнал бы на улицу.

— Этого я не знаю.

— Не выгоняют женщину с ребенком на улицу, не бывает так.

— Все бывает.

— Никто не поверит, что ты из-за этого…

Галина Николаевна не договорила. Ольга Викентьевна молчала. Поняла, что ее ответа ждут, и сказала:

— Мне нечего сказать.

— Почему же нечего, ты столько пережила, он тебя предал, единственный человек, на которого ты могла положиться… Кстати, зачем он приходил на эту дачу? Рубль сшибить? Или хотел тебе что-то сказать?

Сергей Павлович перевел внимательный взгляд с бумаг на лицо Ольги Викентьевны.

— Не знаю, — сказала она.

— Вы поссорились.

— Я все написала.

— Ты написала так, что тебе влепят на всю катушку.

— Что ж я могу сделать?

— Ты не собиралась убивать. Ты действовала в состоянии аффекта, потому что любила его и надеялась, что он к тебе вернется. Почему ты отрицаешь это? Я тебе подсказываю — ты не хочешь понимать. Да ты просто ненормальная. Не можешь сломить свою гордость. Перед кем, милая? Перед твоим Иванычем, который тебя уже с потрохами продал?

(Тот в самом деле сказал соседям: «Да она и меня могла отравить».)

Ольга Викентьевна молчала.

— Ненормальная, — сокрушенно сказала Галина Николаевна. — Я это без методик Сергея Палыча вижу.

Ольга Викентьевна словно бы перестала слушать. Из глаза выкатилась слезинка.

— Я вменяема, — сказала она.

— Этого вы не можете знать, — мягко вмешался Сергей Павлович, — этого никто не знает, и я не знаю, сейчас вы, конечно, вменяемы, но сейчас вы и не убили бы. А тогда?

— Я ничего не помню.

— У вас нет амнезии. Даже нет бессознательного отказа помнить компрометирующие обстоятельства. Между прочим, Галина Николаевна права, преступление по корыстным мотивам наказывается сильнее, чем преступление под действием чувства. Это нелепо, но это так.