Хадж во имя дьявола - [76]

Но тут задал вопрос еще один зек. Он спросил: не хочет ли гражданин капитан стать гражданином майором?

И лекция кончилась тем, что потомок токарей и любопытный получили по пять суток карцера. Что, впрочем, было довольно милостиво, или, может быть, этот дипломированный держиморда ничего не понял. Потому что вопросы и ответы были весьма сомнительного свойства.

Но почему я об этом всем рассказываю? Дело в том, что строить колодцы, да еще в Каракумах, да еще в периоды этих самых периодов, было до такой степени пролетарское дело, что даже тот самый слесарь с Путиловского завода в промасленной кепке и железных очках, который олицетворял собой гегемона, даже он выглядел по сравнению с нами мелкобуржуазно. Так как он жил и работал в период Николая второго, а мы в условиях фараона Рамзеса первого, так как Рамзес второй за такие методы и способы уже отрубал головы.

Что касается глубины, то колодцы были в 100, а то и в 150 раз глубже обыкновенной могилы. То есть глубже и не надо. Что касается того, что человек ищет где лучше, то ответ на эту часть пословицы двоякий: человек не рыба, он очень нестабилен.

Вот, например, Володька Бердников, он женился на богатой. Нет, она не была дочерью Вандербильдта или племянницей Императора Эфиопии, но была завпроизводотвом в самом большом ресторане. У нее были шикарные апартаменты и королевская постель на лебяжьем пуху и под балдахином. Правда, в данном случае Джульетта была постарше своего Ромео лет на 15. Но зато она имела разные связи, и вскорости черный Володькин паспорт превратился в голубиный — такова сила любви. Он не работал, валялся на пуховиках и жрал в три горла…

Но всему свое время. Когда я наблюдал за ним, сравнивал свое настроение перед залезанием в колодец и его перед залезанием в постель, то понял: ему хуже, чем мне. Но он все же не влез со мной в колодец, а я не покусился на телеса его Джульетты. Все, так сказать, осталось на кругах своих. Каждому свое: кому поп, кому попадья, а кому и дочка поповская.

Может быть, вы думаете, что я как-то осуждаю этого Вову Бердникова? И не подумаю, я за плюрализм, за полную свободу. Как сказала пантера Багира, подружка Маугли, выступая перед стаей волков-демократов: «Вы хотели свободу, о, волки! Вот она эта свобода, ешьте ее, волки». Ну а насчет колодцев и Каракумов, сюда я приехал из Керчи, куда меня поманило море.

Но в море самое главное не его название — Черное, Белое, Лаптевых и т. д., не в характере, а в берегах, кто ими владеет, какие люди.

Мест в Керченской гостинице, конечно, не было. Но 25 рублей в паспорте — и я рассматривал лепку на пилонах и роспись потолка которая, судя по тематике, осталась еще с проклятого прошлого.

Вскорости меня отвлек очень ласковый голос. Говорила женщина в окошечке администратора. Она осведомилась, насколько я приехал в Керчь и устроит ли меня маленький номер по 3.60 за сутки.

Первое, что меня удивило, это была соленая и теплая вода в графине на столе. Я тут же вылил ее в умывальник и, пропустив воду, налил свежей. Вода была холодная, но такая же соленая.

Вода в Керчи была вообще солоноватая. И я довольно быстро привык к ней.

32

А город… Город был очень курортным. Может быть, менее, чем Ялта, но курортники были везде — их отличала от местных и бледность лиц, и одежда. Местные одевались как попало, щеголяя по улице в шлепанцах и выставляя волосатые торсы.

Здесь было много греков, болгар, армян, ну и, конечно же, русских и украинцев. Вторые четко переняли у южан жестикуляцию, юркость в делах вместе с ленивой протяженностью речи.

Город был, конечно, очень интересен. Древняя, стертая ногами лестница на Митридат, и сама гора в воронках снарядов с проломленными стенами немецких дотов, где внутри, среди множества подписей и надписей на русском языке, еще чернели немецкие. А на самой вершине — остроконечный, высокий обелиск с двумя пушками по сторонам.

В безветренный солнечный день голубизна моря сливалась с голубизной неба, и тогда кружилась голова. Рядом с базаром древний храм, 1750-летний, с толстенными 3-4-х метровыми стенами и нишами в них, а в нишах — огрубелые от многослойной побелки белые фигурки святых и древние наплывы от свечей.

А внизу крикливый и жадный южный базар. Рыба, мидии, овощи, мясо и фрукты. А крымские фрукты, особые, с особым вкусом. И еще — бичи, или те, кого Горький зовет босяками. Впрочем, крымские бичи особые, они не просто алкаши и бродяги, они очень деловые и увертливые, почти такие, какими были их старинные собратья с Хитрова рынка.

С другой стороны Митридата старый с заросшими тропинками заброшенный городской парк, «Карасев-фонтан». Посередине в густой зелени курган, а на нем тяжелая статуя каменной львицы, с древней рельефностью мышц и зловещим выражением, застывшим на вытянутой морде. Очень большая точность и натуральность, А еще были катакомбы — ходы в камне, начатые еще во времена Митридатов или еще раньше и скрывающие партизан в эту, последнюю, войну.

Следы войны повсюду пятнали каменные стены домов, составляя незаживающие шрамы. И змеиный курган с раскрытым мавзолеем. Здесь постоянно толпились люди, рассматривая странные рисунки на стенах. В сравнении с этими стенами даже храм с нишами и святыми казался юным и стройным, там была совсем другая жизнь и другие люди.